– Я занимаюсь самой разной художественной деятельностью, – вальяжно рассказывал он корреспонденту Los Angeles Times. – Ну вот, например, однажды я слил воду из двух кувшинов в один большой, что должно было символизировать единство между США и СССР[79].

Целый вечер я провела, слушая всевозможные истории Африки, не забывая при этом продавать работы. Обрамление картин и подготовка выставки обошлись довольно дорого, и я хотела вернуть родителям выданные мне на это дело деньги. Нью-йоркский коллекционер по имени Пол Джадельсон заинтересовался Африкой и Тимуром и купил несколько их работ. Вскоре он стал их менеджером и открыл в Нью-Йорке свою галерею.

Сумел побывать на открытии и режиссер Сергей Соловьев – автор прославившего Африку и Цоя советского фильма «Асса». Я не имела возможности с ним поработать, так как весь период съемок «Ассы» пришелся как раз на то время, когда у меня были проблемы с визой. Но нас объединяла любовь к рок-музыкантам и художникам, и мы целый вечер провели, перебрасываясь любимыми именами.

– Мы должны говорить не только об их успехе. Смотри, что ты сумела сделать. Ты сама – прекрасный творческий человек!

Услышав эти слова, я просияла от счастья. В такие вечера мне хотелось остановить мгновение, навсегда остаться в моменте триумфа и гордости.

Успех сопутствовал нам всем все больше и больше. Приехав в Россию, я увидела, что «Игла» преобразила весь киномир страны. Наконец-то у молодых людей появился фильм «новой волны», с романтическим героем, которого они мгновенно и с готовностью идеализировали, поведение и убеждения которого были для них узнаваемы и близки. Виктор превратился в полумифического героя. А тот факт, что снимали картину в Казахстане и автором ее был молодой казахский режиссер Рашид Нугманов, лишь добавлял Виктору загадочности и притягательности.

«Игла» была триллером с наркоманами, наркодилерами, мафиози и, конечно, рок-музыкальной контркультурой. Песни Виктора шли через весь фильм. Есть там одна сцена, которая крепко запала мне в душу и до сих пор нередко предстает у меня перед глазами: Виктор стоит на берегу Аральского моря, и, насколько видит наш глаз, вместо моря перед ним – сухая, выжженная пустыня. Даже в это сгоревшее на беспощадном солнце безжизненное место он сумел привнести красоту.

Фильм стал одним из самых популярных в Советском Союзе[80]. Как и я, публика не могла перестать думать об «Игле» и о Викторе.

– Мамочка! – говорю я как-то Рашиду; это прозвище мы с Виктором дали ему из-за его мягкого, доброго, материнского характера. – Я хочу сделать клип на свою песню Modern Age Rock n’ Roll в Казахстане. – Меня так вдохновили и фильм, и Виктор, что я хотела встроить их в свой собственный образ. Ну и, конечно, мне хотелось побывать в этом поразительном, мощном крае.

Съемку Рашид организовал вместе со своим братом[81]. В Алма-Ату мы прилетели на трясущемся самолете «Аэрофлота». Город поразил меня красотой окружающих его гор Заилийского Алатау, бесконечными унылыми советскими пятиэтажками и мудрыми лицами казахов. Мы провели там всего день, и мне не удалось попасть в то отдаленное место, которое так запало мне в душу благодаря Виктору и любимой сцене из «Иглы». Но зато мы выбрались в пустыню, где на классическом югославском мотоцикле я гоняла по сверкающему на солнце неподатливому песку.

– Снято! – наконец крикнул оператор, когда я в очередной раз промчалась мимо него с растрепанными волосами, с трудом удерживая мотоцикл. Я купалась в происходящем, стремясь поймать свой собственный успех. Я знала, что я не Виктор и не Африка, но, гоняясь за уходящим солнцем, я была не чьим-то героем, а своим собственным.

– Хакесак?

Коля Михайлов, «Игры» и я стоим на перроне в ожидании поезда в Минск. Витя Сологуб достает из кармана неровной формы мячик из вязаной ткани, бросает его на пол и пинает ногой в нашу сторону[82]. В Минске нас ждут три концерта, организованные для нас Рок-клубом. Витя и Гриша Сологубы, Игорь Чередник[83] и Андрей Нуждин[84] облачены в футболки с обложкой моего нового альбома, а я одета в новый черный жакет, инкрустированный яркими камнями. Жакет, как мне кажется, весит чуть ли не пять кило, и, пока ребята резвятся, перекидывая друг другу хакесак, я стою неподвижно, практически не в состоянии пошевелиться.

Играли мы на открытом стадионе, заполненном до самых краев тысячами людей. К сцене нас подвезли на миниавтобусе, но когда мы на нее вышли, то оказалось, что аппаратура никуда не годится, и впервые нам пришлось весь концерт играть под фонограмму[85].

– А сейчас представляем вам нашего друга из Лос-Анджелеса Джоанну Стингрей, которая выпустила альбом Red Wave и помогла многим ленинградским музыкантам, – объявил после окончания сета «Игр» Витя.

На сцену я вышла под восторженные крики разгоряченной толпы. С собой у меня был пленочный 35-миллиметровый фотоаппарат, и, пока «Игры» играли, а я дожидалась своей очереди, я вовсю снимала зрителей. Они были в восторге, поднимали высоко вверх руки, корчили рожи перед объективом, заводили себя, несмотря на присутствие людей в военной форме, которые ходили между рядами и пытались усадить особо активных на место.

– Витя, – прошептала я, – подойдя во время инструментального проигрыша к Сологубу. – Как классно выступать под фонограмму!