Впрочем, как-то незаметно Натти и даже краснокожий Ункас в ее грезах обретали знакомые черты красивого блондина с насмешливой улыбкой и прищуренными глазами. Это было как наваждение, но именно это соседство так волновало, а вымышленные сцены любви делало чувствительными до осязания.

Вконец рассердившись на себя и сходя с ума от одиночества и неведения, девушка решилась на крайний шаг, потребовавший от нее невероятного мужества. Вера рискнула подступиться к Малаше и расспросить ее о Вольском. Улучив удобный момент, когда плутоватая горничная, пользуясь свободой и безнаказанностью, расположилась на кухне, смакуя хозяйский кофе, Вера приступила к опасной миссии. Стараясь избавиться от противной дрожи в коленях, девушка заискивающе произнесла:

– Малаша, ты добрая девушка и не откажешь мне в пустячной услуге.

Горничная хладнокровно смотрела в глаза воспитаннице, даже не сделав попытки встать. Малашу нисколько не смутило, что ее застали за незаконным действом.

– Чего желаете, барышня? – спросила она, по-прежнему бесцеремонно разглядывая трепещущую перед ней девушку.

Вера изрядно покраснела и выдавила из себя:

– Скажи мне, Андрей Аркадьевич давеча, когда уехал Евгений Дмитриевич… он тотчас покинул наш дом?

Беспутная горничная одарила девушку взглядом, в котором читались самые низкие подозрения и самые порочные представления, на какие она была способна. Вера еще более покраснела.

– Мне не велено ничего говорить вам об Андрее Аркадьевиче-с, – наконец изрекла Малаша.

Вера сняла с пальца колечко, подарок княгини, и молча протянула его Малаше. Глаза горничной алчно блеснули.

– Ну, если вы не проговоритесь их светлости…

– Нет-нет, ни слова, будь покойна!

Должно быть, Вере это показалось, но Малаша с необъяснимым злорадством принялась выкладывать:

– Так вот. Давеча Андрей Аркадьевич, когда вас выгнали-с, сели писать…

Бедной воспитаннице показалось, что сердце ее выпрыгнет, когда она слушала ехидную речь прислуги. По словам горничной, Вольский написал записку и попросил Малашу, с которой он, к слову сказать, давно находится в особых отношениях (Малаша не пролила свет на значение слова «особые», но двусмысленная улыбка отчасти выдала ее), отнесла записку Вере. Однако княгиня строго-настрого запретила передавать воспитаннице письма от кого бы то ни было, в особенности от Вольского. Посему преданная горничная, уверив Вольского в исполнении поручения, отнесла записку, но не Вере, а княгине. Та прочла и в гневе порвала листок. Затем велела привести Андрея Аркадьевича к ней.

– Ох и распекали же барыня Андрея Аркадьевича! Ни слова не дали вымолвить.

– О чем она говорила? – мертвея, спросила Вера.

– Да бог весть! О женитьбе Андрея Аркадьевича, о какой-то цыганке, о его матушке… Я что, слушала разве? И в заводе нет подслушивать чужое.

Вера не сомневалась, что Малаша все слышала.

– Умоляю тебя, – ломая руки, простонала Вера, – скажи, что было в той записке?

Малаша удовлетворенно перевернула чашку на блюдце и, торжествующе улыбаясь, ответила:

– Да полно, барышня, откуда мне знать? Я грамоте-то вовсе не разумею.

«Верно, – подумала несчастная девушка, – едва ли горничная умеет читать…» Однако было в Малаше нечто, подсказывающее, что она знает содержание записки.

– А потом? – насилу укрепясь, продолжала Вера допрос.

– Что потом? После княгини Андрей Аркадьевич опрометью домой умчались. Да такие злые, такие бешеные! А больше я и не видела их-с.

Нет, определенно легче Вере не стало от разговора с Малашей. Напротив, еще одна буря чувств поднялась в душе бедной воспитанницы. И что это за особые отношения между Вольским и Малашей, о чем она упорно толковала? Но главное, что писал ей Вольский? Возможно, раскрывал ей какую-нибудь тайну или признавался, что Вера ему не партия? Может, он женат на цыганке, но хранит это в строгом секрете? Отчего сердилась княгиня и метала громы и молнии? Почему она уверила девушку, что теперь Вольский не часто будет ее тревожить? Может, он тоже решил уехать в Петербург? Нет, Вера никогда не решится спросить у княгини, о чем писал ей ее герой… Да, герой, но какого-то странного романа, в духе современности. Он вовсе не похож ни на Кожаного Чулка, ни на Ункаса.

В воскресенье поднялись ранее обычного: княгиня спешила к исповеди. Вера была рада выходу, она изрядно извелась от одиночества и безнадежного ожидания. Вольский не показывался в доме княгини, ничего о нем Вера не знала. Лишь однажды мерзкий Алексеев с ехидством заметил:

– Все ждете-с? Напрасно, напрасно, – и захихикал многозначительно.

Впору было влепить ему пощечину, о чем Вера давно мечтала. Однако она сдержалась и только ответила с нарочитым спокойствием:

– О чем это вы, Иван Иванович? Я не понимаю ваших намеков.

Что уж делалось в ее душе, разве только Богу известно, и показывать это не следовало никому.

Итак, одевшись поскромнее и набросив плотную вуаль, княгиня в сопровождении воспитанницы отбыла в церковь Вознесения у Никитских ворот. Велев девушке купить свечи и поставить их Владимирской Божьей Матери, она уединилась с седеньким батюшкой. Вера выполнила поручение и попыталась сосредоточиться. Великолепие нового храма отвлекало. Девушка взгрустнула, припомнив белую церквушку Николая Чудотворца в родном городке Слепневе. Помолившись по привычке за маменьку-покойницу, за Свечиных, Вера стала разглядывать храмовую роспись. Она подумала: как это, должно быть, отрадно посвятить себя служению Богу, жить молитвами, благими делами. Ничто суетное не тревожит душу, в ней все ясно и светло. Ни грешные помыслы, ни земные страсти не волнуют Христову невесту, и как легко от этого, как просто.

Незаметно для себя Вера размечталась о прериях и вольных охотниках.

– Ишь как убивается! – услышала над своим ухом Вера и вздрогнула.

С трудом понимая, где она, девушка оглянулась. Рядом, почти задевая шляпку, за ее спиной стоял Алексеев с непокрытой головой. Он указывал куда-то в сторону. Проследив взглядом в этом направлении, Вера увидела стоящую на коленях княгиню, которая с очевидной истовостью молилась, не замечая ничего вокруг.

– Есть из-за чего, – многозначительно продолжил Алексеев, и на самодовольной физиономии появилась гадкая усмешка. Веру невольно передернуло от этой усмешки.

– Что это вы все намеками говорите, Иван Иванович? Вовсе как баснописец Эзоп. Не надоело уж? – раздраженно спросила Вера, отодвигаясь от Алексеева.

– Так как бы воля моя, без намеков обошелся. Все как на духу, уж вам-то и выдал! Только вот обязался в тайне хранить… Разве что замуж за меня выйдете, тогда по-супружески-с всю подноготную выложу, потому как плоть едина.

– Полно вам глупости говорить! – еще более рассердилась Вера и поспешила навстречу поднявшейся с колен княгине. Раздав медь нищим с просьбой молиться за ее грешную душу, Браницкая неверной походкой побрела к экипажу. Всю недолгую дорогу домой она молчала, и воспитанница не решилась нарушить тишину. К тому же ей было весьма стыдно за мечты, которым она предавалась в храме.