— А сегодня, выходит, Лейхфельд рассказал тебе, где он прячет эту вещицу? — задумчиво спросил Костя, не глядя на нее, а лишь ощущая ее присутствие в полутьме, слыша ее ровное сильное дыхание.

— Да, он рассказал… Он совсем плох… Прощения просил… И я у него просила. Но тыслушай меня внимательно. В квартире, в кухне, у печки позади заслонки, там вынимаются два кирпича. Так Евгений сказал. В схоронке этой и лежит то, что отдашь ты сегодня же Симону Павловичу Белавину, в Бармалееву улицу на Петроградской стороне, в дом мещанина Слепожонкина. Обещаешь?

— А если не лежит там ничего? — упорствуя, спросил Константин, уходя от прямого обещания. — Если Лейхфельд над тобою посмеялся?!

— Ну, тогда я выйду и убью его! — сказала Собянская княжна, упорно, не мигая, глядя на огонь. — Хоть так пропадать, хоть так…

«Ты сначала выйди, дурочка», — с некоторым раздражением подумал Кричевский, поднимаясь на ноги, но вслух сказал громко:

— Тут у вас список вещей должен быть, вам потребных! И ключ от квартиры извольте!

— Вот они, Костинька! Все на столе, у свечи! — обрадовалась княжна, глядя на него снизу, блистающими во мраке большими глазами с огромными, просто бездонными зрачками, в которых таилась тьма. — Значит, ты согласен? — прошептала она с надеждой.

Он медленно, растягивая томительное ожидание, прошелся к столу, взял листок с ровной строчкой записей, сделанных грамотно, красивым почерком, и завернутый в него большой тяжелый ключ с резной бородкой. Потом сделал два шага к двери камеры, оглянулся. Она сидела на нарах, охватив руками колени, сжавшись в большой темный комок…

Огарок свечи зашипел, догорая.

— Я распоряжусь прислать еще свечей, — сказал Кричевский и вышел вон.

Он шагал, не таясь, к инженерному дому, наклонясь вперед, преодолевая порывы ветра. Было еще не поздно, седьмой час, гудок Обуховского завода к ночной смене еще не проревел в темноте. Был Константин Кричевский в состоянии раздраженном, жмурил глаза, пытаясь изгнать видение стройных ног в белых чулках, перехваченных туго подвязками, царапал ногтями ладонь, словно срывая ощущение прохладной нежной женской кожи.

— Бесовщина!.. Чистая бесовщина! — бормотал он. — Надобно мне остановиться!.. Верно батюшка говорил про роковую любовь! Да и какая это любовь? Безобразие! Срам господень! Стыдоба, да и только! Использует она меня, как хочет! Вот прилипла-то!.. Ничего у вас, сударыня, не выйдет! У меня своя голова на плечах есть! Я на побегушках у вашего любовника состоять не стану, нет-с! Изыди, сатана!

— Бог с вами, Константин Афанасьевич! — раздался девичий голос из темноты. — Давно ли с нечистым меня путать стали?! Вот дожилася, однако!..

— Анютка, прости! — сказал Костя, запыхавшись от скорой ходьбы. — Это я так… Тороплюсь!

Он попытался обойти девушку, стоявшую у него на пути, на узкой тропинке среди сугробов, ступил правой ногой в снег и увяз тотчас по колено, чертыхаясь. Она схватила его за руку и со смехом помогла выбраться. Теперь они оба стояли на утоптанном насте, но Анютка не спешила отпускать его руку, прижимая ее к груди, как черенок метлы.

— А незачем вам торопиться, Константин Афанасьевич! — сказала она. — Шемаханскую ведьму нынче к вам участок сволокли… Неужто не знаете?! А коли знаете, так что ж не остановитесь словечком перемолвиться? Прежде так поцелуи в окно слали, а теперь так и на разговор у вас минутки нет!

— Какие поцелуи? Какое окно? — изумился Кричевский, чувствуя, как кровь его бежит жарче к щекам.

— Как же какие? Когда вы с этим шалопаем, Шевыревым Петькой, у церкви стояли?! Прямо ведь в окно ко мне смотрели и поцелуи слали, один за одним! Я еще диву давалась, как вы меня у окна-то в потемках разглядели! Вспомнили? Ну, вот… Тогда вы добрый были, а теперь вона какой злой! С лица спали даже… Видно, сушит она вас, ведьма-то! Она умеет!..

— Ты, Анютка, вот что… — сказал Константин, смущенно покашливая в кулак, все еще пытаясь отнять руку. — Ты не называй ее ведьмой, хорошо? Она несчастная женщина и попала в переплет изрядный…

— Да мне-то что! — дернула плечом Анютка, отводя голубые повлажневшие глаза. — Не буду называть, коли не велите… Только не любит она вас, Константин Афанасьевич! Видит Бог, не любит! Не любовь это!

— Не любит, говоришь? — помрачнев лицом, переспросил Костя в задумчивости. — А тебе-то почем знать?!

— Сердце мне вещует! Когда любишь — бережешь своего соколика! Чтобы, не дай бог, беда с ним какая не приключилася! Лишнего шагу не ступнешь неосторожно, чтобы ему не навредить!

Они выбрались с заваленного снегом тротуара на расчищенную мостовую и пошли, не спеша, под руку. Уже близка была темная подворотня инженерского дома, близ которой и начались события, закружившие Константина.

— А я бы вас любила! — тихо сказала девушка, припав головой к рукаву его шинели. — Ох, как любила бы! Ублажила бы, чего ни пожелали бы! Чего от ведьмы шемаханской вовек не дождетесь!

От волос ее пахнуло вдруг такой свежестью, такой безыскусной простотой, что сердце у Кости дрогнуло и сознание помутилось. «Вот она, простая любовь! — подумалось ему. — Рядом совсем, только руку протяни! Ко всем дьяволам эти роковые сложности! Я сам себе выберу судьбу!». Сухо стало у него в горле, а в голове ясно и холодно. Он решительно взял Анютку за теплую пухлую ладошку.

— Пошли!

Молча, согласно, не сказав больше друг другу ни словечка, они шмыгнули в темную подворотню, взбежали, стараясь не шуметь, во второй этаж, к седьмому номеру.

— Ой, батюшки! — шепнула Анютка, блестя глазами, завидев большой ключ в Костиных руках. — А ну как есть кто в квартире?!

— Тихо! — заговорщицки подмигнул он ей. — Нету там никого, я знаю!

Она засмеялась, затряслась мелко от волнения и от радости, что он шутит с нею и разговаривает. Ключ провернулся легко, и дверь бесшумно отворилась.

— Ой, я не пойду! — уперлась вдруг Анюта. — Там темно, я боюсь!

Тут совсем близко, над ними, в третьем этаже раскрылась дверь квартиры и на лестницу вышел кто-то из жильцов. Поспешно Константин втянул упирающуюся девушку вовнутрь и прикрыл дверь, брякнув щеколдой.

— Хм! — раздалось наверху. — Что это там? Надобно взглянуть!

Привлеченный звуком щеколды, неведомый господин поспешно сбежал этажом ниже и остановился прямо напротив двери в квартиру Лейхфельда. За дверью Костя сжал в объятия струхнувшую, зажмурившую глаза Анютку и накрепко залепил ей нежный рот жарким поцелуем.

— Однако! — сказал господин и подергал запертую дверь. — Я поклясться готов, что слышал звук! Неужто у меня галлюцинации? Надобно будет дворнику сказать…

Пошел он, однако, не наверх, в дворницкую, а вниз, по своим делам. Успокоенный Костя, не выпуская Анюту, ощупью принялся пробираться знакомой прихожей к спальне.