— Я задам ему этот вопрос, — улыбнулся Николан. Он очень мудр и сразу видит суть проблемы. Я расскажу, что от меня требуют, и спрошу, что же мне делать. Он наверняка найдет правильный ответ, этот улыбающийся старый священник. А я последую его совету. Тебя это устраивает?

В залу вошел Черный Сайлес. Он принес блюдо с мясом и чашу с кумысом. Поставил и то, и другое, на стол. Проголодавшийся Ивар, не теряя ни секунды, набросился на еду.

— Не удивительно, что ты такой большой, — усмехнулся повар. — У тебя отменный аппетит. С этим булгарином ты бы расправился в два счета, не так?

По их возвращении в столицу, Николану и Ивару рассказали о том, что произошло в обеденном зале. Бритонец кивнул, не отрываясь от еды.

— Полагаю, ты прав, Сайлес. Но я рад, что ты прикончил его за меня.

Николану есть не хотелось. После ухода повара он подошел к окну у потолка, в которое вливался яркий солнечный свет, второй раз снял тунику, сел к солнцу исполосованной спиной.

Ночное бдение и солнечное тепло навели его на воспоминания. Перед его мысленном взором пронеслось все то, что случилось с ним после того ужасного дня, когда римский работорговец с изуродованным шрамом лицом вошел в дом Ильдербурфов. Он помнил охватившую его панику, крики испуганных слуг, неистовое ржание лошадей, и старуху Маффу, выкрикивающую проклятия.

Старая Маффа кричала и кричала, пока один из солдат не положил этому конец. По взмаху толстой, в веснушках, руки римлянина, изменившего своей стране, он подошел к сердитой старой женщине. Короткий удар меча, разверзшаяся рана на шее служанки, и тишина.

В то утро Николан проснулся рано. Ночью он спал плохо, взволнованный жарким спором, разгоревшимся предыдущим вечером между отцом и матерью. Его мать, мудрая, красивая женщина, умоляла Саладара, главу семейства Ильдербурфов изменить свое отношение к Ваннию, Римлянину-оборванцу, как его все звали, опуская настоящее имя, Понтий Ориенс, бежавшему из Рима, когда выяснилось, что он слишком глубоко запустил свою руку в императорскую казну. Аттила вверил ему в управление целую страну, с условием, что будут получены высокие налоги. С этим Ванний справился, нещадно обвиняя целые семьи в несуществующих правонарушениях и конфискуя земли и лошадей. Служа Аттиле, он не забывал и себя, так что все ненавидели этого злобного тирана, поселившегося на плоскогорье с целым гаремом желтокожих жен.

— Саладар, Саладар! — темные глаза матери Николана переполнял ужас. — Ты должен хоть немного склониться перед ним. Его власть над нами безгранична. Если ты будешь так же резко отвечать ему, он отнимет у нас все. С этим я готова смириться. Но мне не дает спать по ночам страх за твою жизнь.

— Аманина, — в голосе Саладара чувствовалась любовь к жене, — мне очень жаль, что ты так тревожишься. Но скажу тебе раз и навсегда, я не намерен подчиняться этому слуге богов зла. Не могу я гнуть спину перед изменником и вором. Его требования повергают меня в ярость. Я не смирюсь, хотя ты и просишь меня об этом, Аманина.

— Но мой муж и господин, меня заботит лишь твоя безопасность. Неужели ты думаешь, что я волнуюсь из-за земли, лошадей, тех маленьких кусочков золота, что мы сберегли? Нет, нет, Саладар, по мне лучше жить в нищете, чем видеть тебя склонившимся перед этим чудовищем. Но твоя жизнь, о мой Саладар, дороже, чем наша гордость. Ею надо поступиться. Хотя бы немного, о любимый мой. Ублажи его тщеславие. О, Саладар, Саладар! Умоляю тебя, будь с ним помягче.

Еще до рассвета Николан понял, что более не может ворочаться в постели. Встал, оделся в темноте, выругался, ударившись ногой о кровать с ножками из слоновой кости. Семья Ильдербурфов уже много поколений славилась своим богатством, и в их доме хватало дорогих и красивых вещей. В темноте же он направился к западным лугам, на которых паслись лошади. Он думал о том, каких отличных скакунов подготовили они к ежегодним весенним скачкам. Впрочем, лошади практически всегда занимали его мысли. В свои пятнадцать лет он, как было принято в его народе, полагал, что только лошади достойны внимания мужчины. До скачек оставалась неделя, и Николан проводил в табуне все свободное время, ухаживая за скакунами и обсуждая с Сидо, надсмотрщиком, их шансы. Длинный хлыст Сидо, часто гуляющий по ногам и плечам его помощников, никогда не касался спины или бока лошади.

Еще не рассвело, когда Николан добрался до лугов. Заложив два пальца в рот, громко свистнул. Мгновенно ему ответило ржание и со всех сторон к нему помчались лошади. Николан гордо улыбнулся. «Мои маленькие друзья, — сказал он себе. — Они меня знают».

Скоро они окружили его. Солнце краешком диска выглянуло из-за хребта на востоке и в полусумраке он видел стоящие торчком уши и грациозные длинные ноги лошадей.

— Мои любимчики! — он потрепал двух ближайших по гривам. — Я буду гордиться вами после скачек, не так ли? Вы выиграете все призы, мои маленькие друзья.

— Кто здесь? — спросили из темноты. Тон не оставлял сомнений, что Сидо рассержен.

— Это я, Николан. Я пришел посмотреть, как себя чувствуют наши друзья.

Он услышал над головой посвист хлыста.

— Чего тебя принесло в такую рань? Ты только поднял меня с постели. Я уж подумал, что кто-то хочет украсть лошадей. В темноте я тебя не разглядел, так что едва не прошелся кнутом по твоей спине. А следовало бы задать тебе трепку, — пробурчал Сидо. — Если еще раз увижу тебя здесь ночью, господин Ник, получишь по заслугам.

Николан знал, что у Сидо слово не расходится с делом. Проделки юноши частенько оканчивались общением хлыста надсмотрщика с его ногами.

— Но они откликаются на мой свист, — торжествующе воскликнул он. — Ты слышал, как они скакали через луг. Не скакали, а просто летели. Я думаю, в этом году они выиграют скачки.

Сидо покивал.

— В этом году у нас отличные лошади. Глаза нужного цвета, ни намека на синеву. Точеные шеи, сильные спины. Когда они вырастут, они будут котироваться выше арабских скакунов. Но говорить, выиграют они скачки или нет, пока рано. Все решится там.

— Я уверен в нашей победе, — уверенно заявил Николан.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы он мог разглядеть на шее каждой лошади амулет против яда и злых чар.

И в этот самый момент до них донесся поднявшийся у дома шум: крики мужчин, вопли женщин, удары мечей о щиты. Вспомнив вечерний разговор, Николан понял, что это все значит: ненавистный Ванний явился, чтобы завладеть собственностью Ильдербурфов, а его отец взялся за меч, дабы изгнать незванного гостя. Юноша тут повернулся и бросился к дому.

Сидо так же догадался, что сие означает. Появления Ванния ждали давно. Он понял, что помочь ничем не сможет: схватка закончится до того, как он успеет добежать до дома. А потому решил сделать то, что в его силах: спрятать лучших лошадей в Черной лощине. Сложив руки рупором, он прокричал помощникам несколько коротких команд, и через пару-тройку минут лошади, сбитые в плотный табун, покинули луг.