Единственное, что можно объяснить, – так это то, что она начала с пса. Так всегда поступают серийные убийцы и монстры, поскольку собаки лаем поднимают тревогу, собаки знают, что кто-то стоит там, в темноте.

Но как? Как она это сделала?

Может быть, она вселяется в случайно выбранных людей, и они действуют по ее приказу, или что-то вроде этого? Могла ли она поймать какого-нибудь ребенка, бегущего вприпрыжку по дороге после наступления темноты, и заставить его или ее незаметно проползти в щель под дверью гаража и наброситься на Харли с деревянным молотком?

Но у Льюиса нет настолько больших молотков. А Харли выглядит так, будто его молотили оленьи копыта. Льюис встает и еще раз обводит взглядом гараж.

Что еще могло сделать это с Харли?

– Копер для забивки свай, – произносит он и потихоньку подходит к тому углу, где он стоит. Для того чтобы им воспользоваться, нужны две руки и огромная сила. Он должен стоять в углу вместе с двумя Т-образными столбиками, потому что они входят в комплект.

Льюису не хочется смотреть, но приходится.

Копер чистый, девственно-чистый, на нем даже есть тонкие чешуйки растрескавшейся краски на ржавом основании, такие чешуйки никак не могли бы остаться после того, как им забили до смерти пса десятью или двадцатью сильными ударами.

Может, литровая банка краски? Ее можно взять в руку, ею можно такое сделать. Льюис осматривает все банки, даже самые легкие, с явно высохшей краской. Ничего.

– Ты тупишь, – говорит он себе и с размаху садится на бетонную ступеньку лестницы, ведущей к двери в кухню, стаскивает деревянный молоток с крючка рядом с ящиком для инструментов на колесиках и ставит его ручкой вниз между ступнями.

Молоток тоже чистый. Ну, для молотка.

Конечно, вапити не может «вселиться» в человека. Такой человек тут же упал бы на четвереньки и, вероятно, запаниковал бы. Если только она похожа на ту тень, которую он видел в гостиной. Тело женщины, голова оленя, без рогов.

Больше он ничего не видел, по правде говоря, и рассмотрел-то он плохо, ведь смотрел он сквозь вращающиеся лопасти вентилятора.

Те два копа пришли бы в восторг, если бы он пришел к ним и предъявил это в качестве доказательства или объяснения.

Лучше об этом не думать. Льюис смеется над собой, качает головой и бросает молоток вперед ручкой в ближайшее вместилище, а им оказываются дешевые резиновые сапоги, которые Пита всегда держит возле двери во всех домах, которые они снимали после того, как уехали из подвала ее тетки. Сапоги достаточно большого размера, чтобы и она, и Льюис могли их натянуть, выйти в снегопад за почтой, потом снять их и не тащить в дом грязь.

Льюис так привык к этим сапогам, что даже не замечает их, пока они стоят неподвижно. Пока правый не зашевелился от брошенного внутрь деревянного молотка.

Он инстинктивно отскакивает назад – сапоги не двигаются сами собой – потом подходит опять, чтобы убедиться, что зрение его не подводит.

Сапог зашевелился из-за маленьких черных муравьев, летних муравьев, хотя День благодарения уже на следующей неделе. Это так называемые муравьи Хеллоуина? Такие бывают? Если нет, то они должны быть, и он понимает, за чем охотятся эти муравьи. Харли. То, что от него осталось, застряло в бороздках резиновых подошв, размазалось по мыскам сапог, потому что его, очевидно не только топтали, но и пинали.

Льюис трясет головой – нет, пожалуйста, нет, и пятится назад, выходит на свет, потом на ощупь идет вокруг дома к могиле Харви. Льюис глубоко дышит, но он не заплачет. Он ведь, в конце концов, индеец, крепкий, как скала. В детстве он думал, что выражение человек «с каменным лицом» имеет какое-то отношение к горе Рашмор и высеченным на ней барельефам[22].

Но тогда он был глупым. А сейчас он стал еще глупее.

Однако то, о чем он сейчас думает, совсем не глупости. Нет.

Прошлой ночью, в темноте, он расспрашивал Питу о Харли, о том, как это могло случиться. Могла ли она просто прийти навестить пса, который, в конце концов, умер от многочисленных ран? Не видел ли Льюис чего-то совсем другого? Понимала ли она хотя бы смысл его вопросов?

Он перебирает в памяти обрывки ее ответов, чтобы понять, не приведут ли эти следы к Харли, которого не растоптали в кашу.

Стоя на коленях у забора, он с отчаянием раскапывает скрюченными пальцами землю, часто дыша. Вытаскивает одеяло с изображением уток и спальный мешок, сужающийся в ногах, и еще один спальник, в глубине, с картинками из «Звездных войн», под которым должен лежать Харли.

Но Льюис не вынимает этот разрисованный звездами спальный мешок.

Действительно ли он хочет знать? Может ли вид растоптанного в пульпу Харли что-то сообщить о том, кто надевал те сапоги? Его ли плоть на подошвах сапог? Что, если Пита выбрасывала мусор из кухни, а мешок порвался, и ей пришлось пройти по отбросам? Муравьи Хеллоуина все равно бы на них накинулись? Если муравьи Хеллоуина действительно существуют?

Но он понимает, что по-настоящему боится только того, что Харли погиб, задохнувшись в ошейнике, когда висел на заборе.

Неожиданно вместе с его грудной клеткой задрожала земля. Приближается поезд. Поезд всегда приближается.

Льюис закрывает глаза, чтобы не видеть визжащих колес и искр, однако когда в его руку попадает обломок камня, он падает на бок, хлопая себя по руке, взглянув при этом на грохочущий поезд. Не на разноцветные вагоны, не на расплывшиеся граффити, проносящиеся со скоростью шестьдесят миль в час, а на промежутки между вагонами, на пространство между ними, все время заполненное чем-то и вдруг ставшее пустым на долю мгновения.

Только оно не пустое.

Там, на желтой траве, стоит женщина с головой вапити и… нет, нет!

Льюис подбегает вплотную к вагонам, которые проносятся прямо возле его лица.

Она что, одета в плотную коричневую куртку со светоотражающими полосками? Такие обычно носят наземные сотрудники аэропорта.

– Не может быть, – говорит Льюис, и стоило поезду полностью проехать мимо, он мигом запрыгивает на горячие рельсы, но, разумеется, трава там снова просто трава, будто никто на ней и не стоял.

В кои-то веки Льюис жалеет, что не поехал на работу. Потому что теперь ему приходится притворяться спящим, пока Пита не уйдет на свою смену. Секунд тридцать он чувствовал, как она стоит в дверном проеме со своим утренним кофе и наблюдает за грудой одеял, которые поднимаются и опускаются так, будто он дышит совершенно нормально, а не механически, но, по крайней мере, она не спросила, почему вчера вечером он вел себя так странно: готовил себе ужин в одиночестве на гриле во дворе, подобно какому-то воину c заднего двора, а потом допоздна сидел возле своего мотоцикла в гараже.