– Я и сейчас хочу блага, – отчеканил Орлов.

– Обагренного кровью?

– Странно, что ты, боевой офицер, боишься крови.

– Крови сограждан.

Мишель вздохнул.

– Прогресс не достигается иным способом. Ты просто остановился за несколько степеней до меня и потому не понимаешь.

– Я остановился, – подтвердил Бенкендорф. – Но ради того, что нас когда-то связывало, умоляю, ответь. Твои слова никуда далее этой комнаты не пойдут.

С минуту Орлов молчал, глядя на гостя. Потом кивнул.

– Хорошо. Ты задашь три вопроса. Я скажу, что знаю. Но никаких подтверждений моих слов письменно не дам.

Александр Христофорович поднял обе ладони, показывая, что речь о подобных вещах не идет.

– На какую помощь вы рассчитывали из-за границы? Неужели предполагалась интервенция?

Орлов расхохотался.

– Среди заговорщиков было много горячих голов, но имей в виду: ни одного предателя. Для каждого из нас Россия – святыня. Что касается помощи, то было бы несбыточно ждать вооруженной поддержки, и от кого? Ни в одной стране Европы в настоящую минуту нет правительства и армии, преданной идеям революции. Прекрасное дыхание Парижа 1789 года царило на петербургских улицах один день. И, как видишь, наша Бастилия цела!

– Вы даже Сенат не взяли, – презрительно фыркнул гость, – хотя его никто не охранял. Так, вышли и покричали.

– Если все было столь ничтожно, то почему ты с моим братцем пять раз ходил в кирасирскую атаку против мятежников?

– Да потому! – взвился Бенкендорф. – Государь не хотел стрелять, боялся попасть в толпу, что и вышло. Думали рассеять пехотинцев конным ударом.

– А мне сказали, дело было жарко.

– Скорее холодно, – насупился гость. – Лошади не перекованы по-зимнему. Падали на льду. До прямого соприкосновения не дошло. Все раны – от выстрелов и ушибы с переломами. Ни одной колотой.

– Ну, если так, – разочарованно протянул Орлов. – Неужели не отбили ни одной атаки?

– Они были пьяны и не могли толком выстроиться. Не то что отбить кавалерийский наскок. – Александром Христофоровичем овладело злое раздражение. «Как все глупо! Непоправимо глупо! Теперь ходи доказывай, что кирасиры даже не доскакали до рядов мятежников. Пять атак!» – Много вам, братцы, чести, – резко бросил он. – Я, мой милый, Рущук с уланами брал. Так что не завирайся.

– Ладно, – махнул рукой Орлов. – Мы отвлеклись. Конечно, никакой военной помощи не ожидалось. Но после захвата власти братья гарантировали нам дипломатическое признание и поддержку в печати. Газеты, журналы…

– Это уже есть. Визг от Лондона до Парижа. Вы герои, а поскольку все просрали, то еще и мученики.

– Мы и есть герои. – Мишель развернул плечи.

– А по-моему, недоумки.

– Ты меня оскорблять пришел?

– Нет. С первым вопросом все. Теперь скажи… это уже для меня лично… много покойный государь знал о заговоре?

Несколько мгновений Орлов молчал, внимательно глядя в лицо гостя. Отошел к окну. Потом снова вернулся, но не сел на кровать, а оперся спиной о стол.

– Если я скажу, ты не поверишь, – наконец промолвил он. – Государь знал все.

Повисла пауза. Александр Христофорович, кажется, не вполне понял услышанное.

– Все, – повторил Мишель.

Им принесли чай, но собеседники даже не взглянули на надзирателя, стелившего белую скатерть и расставлявшего красивые чашки с пасторальными видами.

– Надо же, не щербатые! – рассмеялся Орлов, беря одну в руку. – Право, тебя уважают!

Бенкендорф продолжал сосредоточенно молчать. Нити заговора, которые уже почти связались у него в голове, вновь порвались.

– Шура, очнись! – Мишель помахал у него перед носом ладонью. – Все, что я делал в последние десять лет, я делал по точному желанию нашего Ангела.

Александру Христофоровичу показалось, что потолок качнулся, как на корабле.

– Но почему же ты тогда ничего не говорил? – не поверил он. – Сидишь тут, кормишь крыс, новый государь называет тебя предателем…

– Ты опять ничего не понял, – покачал головой Орлов. – Считаешь меня осведомителем вроде Витта или Шервуда?

– Но ты сказал: по точному желанию императора…

– Да, и от своих слов не отрекаюсь, – кивнул арестант. – Но все не так прямо и явственно. Послушай…

Он вздохнул, глубоко, со всхлипом. Отвернулся в сторону, пряча маслено заблестевшие лаза.

– Я сам не сразу понял… Я служил при государе и думал, будто он очень привязан ко мне. Его вовсе не пугали те мысли, которые потом сочли «слишком свободными» и за которые меня… выставили. Ах, если бы ты только мог себе представить, что это был за человек! Истинный благодетель. Свет отечества.

Александр Христофорович передернул плечами. Его отношения с Ангелом были другого сорта.

– И вот, – продолжал Мишель, кулаком размазав влагу по щекам, – служу я себе и вижу, что мои представления о государственных персонах совсем неверные. Нет ни права, ни лева, ни либералов, ни консерваторов. А есть те, кого хочет видеть государь. Он приказал Сперанскому подготовить проекты преобразований в модном духе, приказал встать во главе отечественных масонов. Все зашумели: держи его, якобинец! А тот просто бумажный червячок. С Аракчеевым еще смешнее. Знаешь ли ты, что он на коленях просил императора не вводить военные поселения? Доказывал их разорительность? Но Александр велел, и вот наш граф – Змей в полном смысле слова. А еще Ангел приказал ему составить проект освобождения крестьян, и вот незадача – это самый разумный и самый щедрый, скажу тебе, план – с землей и без выкупа.

– Я ничего не понимаю, – честно признался Бенкендорф. – Куда ты клонишь?

– Я тоже долго не понимал. – Орлов сделал гостю знак – мол, погоди, сейчас, сейчас. – Это был театр картонных фигурок. Нет у нас ни передовых деятелей, ни ретроградов, ни заговорщиков, а есть верные слуги его величества, которых он расставлял на выгодные ему места и понуждал играть роли, сочиненные им самим. Люди же не всегда об этом догадывались.

Александр Христофорович подавленно молчал. Что-то в глубине души мешало ему рассмеяться в лицо Мишелю и заявить: «Бред!» Собственный опыт подсказывал: в чем-то Орлов прав, ухватил что-то важное, близкое к истине…

– У него была вся пьеса сочинена от начала до конца, – продолжал арестант. – Неужели допускаешь мысль, он не продумал финала? Ангел каждому выбирал амплуа. Обо мне решил, что я с моими взглядами более подхожу в военные заговорщики, чем в адъютанты. Но, поверь, у меня не было повода для недовольства. И тогда он устроил мне головокружительную карьеру. За полтора года в генералы! Выпестовал сжигающее честолюбие, благо было что пестовать, и… выгнал. Указал на дверь.