– Государь удивлен, что вы, господин генерал-майор, являясь председателем Каменской управы, ничего не знаете о сочинении Пестеля «Русская Правда».

Серж давился очередным, не суть важным рассказом, и начинал плести неудобоваримое:

– Из допросных пунктов я узнал, что считался одним из глав Каменской управы. Более ничего не помню. В чем заключались главные черты «Русской Правды», мне не сообщалось.

Дня три он держался на занятом рубеже, но потом волной чужих признаний его смывало далее.

– Смысл, кажется, состоял в том, чтобы после отречения высочайших особ собрать представителей народа для выбора правительства. А лучше спросить самого Пестеля.

Зла не хватало.

Знал Бюхна и иную тактику: жертвуя собой, спасти других.

– Я никому не могу приписать вину, как собственно себе, – заявлял он вдруг, после продолжительного запирательства, – и ничьими внушениями не руководствовался. Во 2-й армии большое число членов общества считали, что именно я должен взять правление, когда командующий и начальник штаба арестуются.

– Как это «арестуются»? – не выдерживал Бенкендорф. – Они что, сами себя на гауптвахту посадят?

Тут Волконский опускал глаза в пол, и по его многозначительному молчанию становилось ясно, что участь Витгенштейна с Киселевым была бы плачевна.

Глупее всех казалась третья тактика, заключавшаяся в том, чтобы валить без разбору все признания в кучу. Обычно подследственные выбирали какой-то один путь. Но Бюхна потому и прослыл уникумом, что ухитрился нечувствительно соединить все три системы.

– Сергей Григорьевич, в настоящую минуту государь просит вас сосредоточиться на кавказской поездке. Вы показали, что нашли там тайное общество.

Князь ерзал.

– Капитан Якубович говорил, что в корпусе генерала Ермолова есть немало сочувствующих идеям спасения отечества. О чем я и оповестил полковника Пестеля, от которого на Кавказ был послан.

Тьфу, ей-богу! Послан он от полковника! Как такое вообще возможно?!

– Итак, вам знаком этот перстень?

Роковое кольцо с цифрой «71» легло на стол перед князем.

Волконский побелел. На фоне всего, что он рассказал, жалкая печатка казалась невинной безделицей.

– У вас было такое?

– Д-да-с.

– Оно и сейчас с вами?

– Нет, затерялось при обыске.

– Но вы понимаете смысл знака?

Бюхна вдруг неистово замотал головой.

– Нет, нет! Все другое. Не это решили! Не так!

Бенкендорф напрягся.

– Очевидно, это число персон, которых вы намеревались уничтожить в результате заговора? – предположил Левашов. – Любопытно знать по именам.

Александр Христофорович остановил товарища знаком.

– Убиты были бы тысячи. Цифра означает другое. 12 марта, не правда ли?

Бюхна вместе с табуретом отодвинулся от стола.

– Не было никакого 12 марта, – через силу произнес он. – Вернее, было, но не по-настоящему. 11 марта 1801 года убили тирана – Павла I. На другой день, но через четверть века его сын должен был понести наказание за отказ от свободы. Многие предлагали начать возмущение на маневрах. Но так как государь был предупрежден, то полковник Пестель еще летом уверился в необходимости действовать быстрее. Удар был намечен на 1 января.

Потрясающе! Бюхна говорил ясно, четко и без обычной для него путаницы.

– А скажите, – продолжал настаивать Бенкендорф, – от кого покойный государь получил кольцо с обозначением дня и месяца восстания?

– Не могу утверждать точно. – Волконский помотал головой. – Но полковник Пестель знал, что у императора есть ключ к нашему замыслу.

Александр Христофорович потер виски. Если падший Ангел обрел кольцо сам, по милости кого-то из своих тайных осведомителей, то картина менялась мало. Если же печатка была вручена ему заговорщиками намеренно, как предупреждение, своеобразная фора в 71 день – начинай преобразования, или тебя ждет 12 марта, как продолжение 11-го, – тогда поступок Пестеля с переносом дня восстания отдавал Макиавелли. Взрыв произошел бы в тот самый день, когда для императора часы едва начали бы отсчитывать обещанное время.

* * *

Зимний дворец.

Олли спускалась по лестнице, названия которой не знала. Мраморные ступеньки в центре были покрыты ковром с позолоченными спицами. Но по бокам от красной ворсистой дорожки простирался голый камень. Перелезать со ступени на ступень, не держась обеими руками за перила, в четыре года трудно, ноги устают. Олли бы присела, но ее учили, что девочки не должны сидеть на холодном. Особенно если эти девочки – великие княжны.

Как ей удалось удрать? Она не задавалась подобным вопросом. Да и вообще не понимала, что удрала. Просто пошла в полуоткрытую дверь. Потом по коридору. По деревянной лесенке вниз. Кажется, там была библиотека. Со шкафами. Очень строгая и чопорная комната. За ней много полированного пола. Какие-то вазы, гораздо выше девочки. Если такая упадет… Ни Олли, ни вазы. Вот где надо играть в прятки!

Царевне было невдомек, что уже поднялся визг и топот. Что отвечавшие за нее женщины придумывают отправдания и хватаются руками за сердце. А на поиски отправлена целая флотилия юбок и чепцов.

Атласные туфельки вышагивали по ковру. Белое батистовое платьице, схваченное на талии лентой, колыхалось, как колокол. Олли храбро шла вперед, смутно ожидая рано или поздно наткнуться на высоченные сапоги по обеим сторонам одной из дверей. Тогда при ее появлении солдаты возьмут на караул и грохнут прикладами ружей об пол. Вот будет шуму!

Она вспомнила глупую историю, как Мэри стянула со стола апельсин и предложила его часовому, чтобы тот лишний раз отсалютовал ей. Папа очень сердился. А мама смеялась.

Мама… за ней-то Олли и шла. В какой-то миг у нее кончилось терпение. Вернее, тоненькая серебряная нить, росшая из груди девочки к груди неизвестно куда спрятавшейся мамы, натянулась до боли. Еще минута, и выдержать эту муку будет нельзя. Еще, еще одна минута.

Все началось в декабре. Раньше они жили в другом доме. И там было уютнее. Аничков дворец и меньше, и совсем свой. Там нет незнакомых комнат, и куда ни сверни, тебя подхватят руки своих слуг. Потом все очень ухудшилось. Дом расползся до размеров кита. Слуги стали чужими. Нет, сначала их сюда перевезли, повторяя: «Так будет безопаснее». А на улице все бегали и кричали.

Нет, еще раньше – сказали, что умер дядя и папа будет за него. А когда их уже привезли в Зимний, то все, кто там был, гудели. Много толкающихся людей. Толстые ноги в чулках. Блеск звезд. Испуганные лица. На детей не обращали внимания. Поминутно кидались к окнам. Олли это показалось скучным: до подоконника она не доставала. Весь день с Мэри и Адини. Девочкам даже не дали обеда, так все потеряли голову! Несколько раз они мельком видели бабушку с красными щеками. Потом, ближе к вечеру, очень бледного отца, который говорил с мамой хриплым голосом.