— Не фрондируй и не ораторствуй. Ты сам все прекрасно понимаешь.

— А знаешь, Костя, нет. И вообще, кончать пора с этой петрушкой. Надоели вы мне хуже горькой редьки. Извини, ничего не могу с собой поделать. Пора переквалифицироваться в управдомы…

— Плохой из тебя управдом, коли со своим собственным домом разобраться не можешь.

— Даже так? — быстро спросил Турецкий и почувствовал, как кровь ударила ему в голову. Ох, опасное состояние, зря Костя рискует… Но Александр взял себя в руки, не слушая, что там «балабонит» в трубку Меркулов. — А ты прав, — перебил он какую-то фразу, — даже управдом не получится. Значит, пойду в писатели. Рассказать есть чего, пусть хоть посмеются разок, а то все сплошные сопли да слезы, кровь да дерьмо, а я развеселю, расскажу про нашу Генеральную прокуратуру.

— Я тебя спросил: ты знаешь, что Ирина летит к тебе?

— Ко мне? А зачем? В море искупаться? Так я тут ни при чем. Я не звал. Я сам — на птичьих правах. Пусть себе купается, если ей больше делать нечего. Желает отдохнуть, тем более не стану мешать. Тут есть с кем. Так что проблем не вижу.

— Ее Валентина Денисовна пригласила отдохнуть.

— Ну, вот ты и раскололся, Константин Дмитриевич. И я понял вашу игру. Неумная, должен заметить. Впрочем, о чем теперь говорить, придется отъехать куда-нибудь, чтоб не мешать людям поправлять свое здоровье. Я сейчас сообщу коллегам, что получил твое согласие на мою просьбу об отстранении меня от дальнейшего расследования этого уголовного дела в связи… А, ладно, я сам придумаю что-нибудь, чтоб у них не возникло глупых вопросов, начинающихся со слова «почему?».

— Саня, подожди минутку. Я долго тебя слушал, а теперь ты сделай мне такое одолжение, потерпи немного. Так вот, мне ужасно надоели твои бесконечные капризы. Ты слышишь меня?

— Да-да, конечно-конечно, а что ж мне еще остается делать? Я ж не могу тебе отказать в последней просьбе?

— Ах боже мой!.. — тяжко вздохнул Меркулов. — Да пойми же ты, стоит нам сделать то, о чем ты просишь, как на нас немедленно спустят всех собак! Опять, скажут, Генеральная прокуратура начинает травить несчастных олигархов, которые только и делают, что пекутся о благе государства да об устройстве новых рабочих мест!

— Ну, извини, тогда это же совсем другое дело! Я ведь, сидя тут, в глухой провинции, у моря, не знал, что Генпрокуратуры больше не существует!

— Опять ты?! — взорвался Меркулов.

— Не опять, а в последний раз, — спокойно парировал Турецкий. — Да чего ж вы дошли, ребята, если за целый год, что меня не было, ни одного дела не довели до конца? И это совсем не значит, что я хорошо работал, это значит, что вы вообще прекратили всякую работу! О чем ты мне говоришь? Вдумайся! Я что, ареста требую? Мне нужно, чтобы этот господин пришел сюда и дал свои показания. Явился, как любой гражданин России, которому прислана повестка! А уж чем прижечь ему задницу, я как-нибудь без вас разберусь! И кто придумал, что у этого хера какая-то неприкосновенность?! Кто ее видел?! Вы что, очумели там все, ребята?! Он кто? Депутат? Министр? Может, он — Президент? Кто он, объясни ты мне, идиоту, замахнувшемуся на незыблемые устои капиталистического общества России!.. Ладно, Костя, устал я, извини. Я действительно еще не выздоровел, мне надо на воды, в Пятигорск, чтоб прикончить там какого-нибудь… Моцарта с его «мобильниками».

— Успокойся, Саня. И не отходи далеко. Я, наверное, все-таки попробую…

— Ну, помогай тебе Бог…

К подъезду мэрии подкатил бронированный «мерседес» в сопровождении большого черного джипа. Как и вчера, когда на площади, напротив больших окон, которые пришлось плотно закрыть и даже приспустить маркизы, шумела толпа «прогоревших» земляков, из первой машины стремительно, этаким чертиком из банки, бочком выскочил уже известный мэру Григорий Алексеевич Переверзин. Его в мгновение ока окружили четверо типичных «братанов», и вот такой целеустремленной группой они понеслись к парадным дверям.

Мэр тяжело вздохнул. Опять начинается… Нет, увы, опять продолжается…

Вчера шел стихийный митинг протеста, и Виталий Семенович мог этим обстоятельством хоть как-то оправдать перед наседающим московским олигархом свою нерешительность. Да и ситуация, к сожалению, работала в пользу Переверзина. На плакатах и растяжках с убедительной ясностью читалось, что народ во всех своих несчастьях винит именно мэра. В первую голову. Винит за все: за раннюю жару, за рыночный произвол носатых соседей, за лопающиеся, уложенные после войны водопроводные трубы, за бесконечные отключения электричества, что наносит хозяевам бесчисленных магазинчиков, палаток и лавок, маленьких кафе и чайных несоразмерные убытки, а последний случай — это вообще уже выше всякой крыши… Конечно, возмущены, конечно, требуют наказать нерадивую власть! А тут еще и этот столичный деятель, словно ворон, почуявший запах мертвечины…

— Доброе утро, Виталий Семенович! — заявил — именно заявил, а не поздоровался, как нормальные люди, — Переверзин.

Деловой, стремительной походкой он прошел вдоль длинного стола заседаний и сел у торца на стул, рукой предлагая мэру занять место напротив себя. Однако! Но мэр пока и не думал садиться на предложенное ему место, он прошел к своему большому письменному столу и устроился в собственном кресле. Посмотрел на гостя вопросительно. И тому пришлось повернуться на стуле на все сто восемьдесят градусов. Пересаживаться в кресло для посетителя он не пожелал. Предполагал вести разговор на расстоянии? Впрочем, все равно. Мэр Смородин знал, с чем явился московский гость.

Идейка, принесенная им еще вчера, была проста и понятна, как арбузная корка.

В связи с происшедшей энергетической катастрофой в регионе, — Переверзин оперировал глобальными категориями, — самая крупная московская, она же и входящая в первую пятерку европейских фирм, занимающихся ай-ти и программированием, предлагает городу немедленно отказаться от разработок местных умельцев, составивших программу компьютерного обеспечения энергетических сетей края, при первом же испытании давшую столь драматический сбой, и заключить договор с компанией Переверзина на поставку более совершенного продукта. Ну и условия сделки всякие.

Другими словами, московский предприниматель предлагал мэру разорвать контракт со своими программистами и пригласить за хорошие, естественно, даже очень приличные, денежки московских компьютерных «варягов».

Вчера, пользуясь, вероятно, тем, что на мэрию «наседали» митингующие, поднимавшие всякие лозунги, включая несерьезные типа «Мэр, отдай наше мясо!», — ну, просто черт знает что! — этот «фрукт», оставивший за дверью своих четырех охранников, наседал на Виталия Семеновича с такой молодецкой резвостью, что мэр уже и не знал, как отделаться, к кому спровадить чрезмерно напористого гостя. Или хотя бы остановить нескончаемый поток его подавляющего сознание красноречия. Наверняка в совершенстве владел новейшими разработками в области пиара и прочих политтехнологий. Жестикулировал, кричал, а то зловеще затихал, но все время давил, устроив здесь, в кабинете, настоящий спектакль. Мэр уж и не рад был, что согласился принять этого Григория Алексеевича. Так сам бы и не додумался, из края позвонили и от имени губернатора настойчиво «рекомендовали», объяснив, что условия нового контракта в основном, на их уровне, уже согласованы. Давним был этот «давеж», но Виталий Семенович, хорошо знавший главного городского энергетика и веривший ему, не уступал. А когда компьютерная система диспетчеризации и управления энергоснабжения — так официально она называлась — была уже фактически подготовлена к эксплуатации и ее начали тестировать, вот тут-то, именно на этом этапе, и произошел совершенно непонятный, необъяснимый сбой, после которого компьютер отключил все городские объекты. Пока говорят, что случился непредвиденный перегруз, отсюда и пошло веерное отключение. Но это не объяснение, нужно получить мнение специалистов, экспертов, и только тогда можно принимать окончательное решение по поводу дальнейшего проведения работ. Но это — время! А Переверзин ничего не желал понимать. Он ссылался на краевые власти, на свои связи в правительстве России и, оперируя нескончаемыми своими возможностями, выдвигал жесткие требования, будто все было сто лет назад согласовано, а мэр тянет по непонятной причине. Короче говоря, пуп земли, ничуть не меньше. Видеть не мог Смородин этот тип людей. Но вынужден был терпеть, ибо понимал, что сейчас каждое его лыко будет немедленно вставлено в строку будущих обвинений.