Не стану утверждать, что я привыкла к новой жизни, но все же научилась принимать ее и терпеть. Существовала как под сильным обезболивающим.

Школа. Дом. Документы. Ветеринарная клиника. Больница. Дом.

Имелись ли у меня другие варианты? Никаких. Я знала, что должна успеть, и мне было некогда задавать себе вопросы или размышлять над чем-либо, кроме того, что я делала. Заниматься детьми, быть рядом с Ксавье — мое время, мои дни были рассчитаны по минутам, организованы исходя из того, что нужно этим троим. Все остальное меня не касалось.

Обследования показали отсутствие у Ксавье осложнений. Травма черепа действительно была поверхностной, а повреждения живота успешно рубцевались. Не скажу, что меня переполняла надежда, но я довольствовалась малым. Муж понемногу набирался сил, меньше спал в течение дня, боли слабели, дозы морфина снижались. Однако, едва задремав, Ксавье все чаще просыпался рывком, его будил очередной кошмар, содержание которого он от меня скрывал. Вместо того чтобы употребить слабый прилив энергии на выздоровление, он растрачивал его на пережевывание несчастного случая и вел с собой молчаливый диалог. О чем, я не знала, поскольку он отказывался обсуждать это со мной.

Я бессильно наблюдала за его попытками справиться с отчаянием и с навязчивой идеей вины. Если бы он согласился довериться мне… Мне так хотелось узнать, что его терзает. Я бы несла этот груз вместе с ним, чтобы ему было хоть чуточку легче, чтобы он не оставался наедине со своими страхами. Он не заслужил того, что вынужден терпеть. Невыносимо наблюдать за тем, как он грызет себя. Он даже выставил меня из палаты, когда пришли полицейские, чтобы составить протокол о ДТП. И чем чаще он вспоминал ту ночь, тем больше он беспокоился о своей «жертве».

Я постаралась как можно более расплывчато описать ему ее состояние, но и этого хватило, чтобы вызвать у него очередной приступ паники, который удалось снять только с помощью седативного препарата. После него он заново погрузился в молчание. Я теперь говорила Ксавье, что не могу найти ее мужа, он неуловим. Я врала, на самом деле я видела его ежедневно. Я больше не старалась избежать встречи с ним. Как и он со мной, похоже. У нас были другие заботы, значительно более серьезные. По вечерам мы неизменно спускались в лифте вместе. Наш обмен репликами понемногу расширялся. От «Добрый вечер — Добрый вечер» мы перешли к «Добрый вечер, все нормально? — Да, а у вас? — Тоже». Мы шли по парковке не так чтобы рядом, но все же не слишком удаляясь друг от друга. Мы не обменивались пожеланием хорошего вечера, что было бы нелепо, только кивали друг другу, когда наши пути расходились.

Меня окончательно сбивало с толку моральное состояние Ксавье, его наплевательское отношение ко всему, вялость и пассивность, нежелание выздоравливать, и я все меньше понимала, как его подбодрить. Все было тщетно, он отвергал мои предложения, не давая сформулировать их до конца. Я надеялась, что когда ему позволят садиться — пусть для начала даже не спуская ноги на пол, — у него возродится вкус к жизни. Ксавье лежит в постели уже так долго и может лишь приподняться, ухватившись за висящую над кроватью штангу. Для него, всегда пребывавшего в движении, активного, привыкшего преодолевать любые трудности, это должно быть невыносимо. Я подозревала, что он ощущает себя пленником и этой палаты, и своего тела, которое больше не подчиняется ему, игнорирует все его приказы. Но это были только мои предположения, потому что он вообще не разговаривал со мной или ограничивался несколькими короткими фразами.

Этим вечером, как и в любой другой день, я закрыла дверь палаты, встретившись на прощание с грустным взглядом Ксавье, перемещавшимся от окна ко мне и обратно. На этот раз жалюзи были подняты, но днем вид из окна ограничивался небом, а ночью — сплошной чернотой. Ксавье не мог здесь не задыхаться. К своему большому удивлению, в коридоре по пути к лифту я наткнулась на мужа женщины, попавшей в аварию. Он расхаживал взад-вперед перед входом в отделение. Заметив меня, он подошел. Что ему нужно? Зачем он здесь? Может, его жену перевели на наш этаж?

— Добрый вечер, — поздоровался он, — я вас ждал. Сегодня я хочу поговорить с вами.

— Слушаю вас, — ответила я, оставаясь настороже.

— У вас есть немного времени? Могу я угостить вас кофе? Не будем же мы торчать здесь, на проходе.

Он был прав: лестничная площадка — не самое подходящее место для разговора, который, судя по всему, представлялся ему важным и который неминуемо будет иметь последствия для Ксавье. Ну и для меня.

Мы спускались на лифте в полном молчании. Мне оставалось только изучать собственную обувь или наблюдать за ним. Сколько ему могло быть лет? Сорок пять плюс-минус, как Ксавье. Волосы черные, но виски предательски серебрятся. Для себя я отметила, что он всегда одинаково безупречно одет и ему к лицу аккуратная одежда в классическом стиле, как у человека, собирающегося на деловое свидание. Темные джинсы, начищенные ботинки, пиджак от костюма и светлая отглаженная рубашка с расстегнутым воротником. Как ему это удается? Я-то после аварии больше напоминала замарашку. Моя забота о внешнем виде ограничивалась душем, после которого я натягивала на себя первое, что попадется под руку. Мы зашли в кафетерий, где я старалась бывать как можно реже: забегала в полдень, покупала бутерброд, откусив пару кусочков, выбрасывала остальное в мусор и бежала обратно. Судя по тому, как мой спутник скривился, он поступал так же. Он взял у стойки два эспрессо, а я села за столик в стороне. Он протянул мне стаканчик, я поблагодарила кивком. Секунды тянулись еле-еле, нам обоим было не по себе, ни один из нас не притронулся к жидкости, которая притворялась кофе.

— Я забрал вещи Констанс, — в конце концов сообщил он.

Я сочувственно скривила губы, воспоминание об этом испытании было еще свежим. Он сунул руку во внутренний карман пиджака.

— И нашел кое-что принадлежащее вашему мужу.

Он протянул мне фотографию. Ту самую. Наш снимок. Чудо. Я прижала ладонь к губам, сердце бешено застучало. Я так давно его не видела. Он был как будто сделан в прошлом веке: краски выцвели, бумага пожелтела. Мы сидели на пляже, в купальных костюмах, наш сын, тогда еще младенец, лежал у меня на коленях, дочка повисла на наших с Ксавье шеях, он широко улыбался, а я пожирала его взглядом.

— Держите.

Я встрепенулась, взяла в руки фото, еще пристальнее всмотрелась в наши лица, на моем лице появилось растроганное выражение, но мне было как-то неловко из-за того, что этот мужчина стал в некотором роде свидетелем интимной жизни нашей семьи.

— Я не сомневалась, что фото потерялось… Спасибо вам большое.

— Не за что.

Я нежно провела пальцем по снимку, словно по самой драгоценной вещи, и спрятала в сумку. Когда я снова переключилась на мужчину, меня поразило его мрачное лицо и взгляд, нацеленный в пустоту.

— Как ваша жена?

— У нее сильнейшие боли, а моральное состояние на нуле… Спасибо, что побеспокоились.