— Тихо, — велел я, оглядываясь и не видя опасности, — тихо!

По дороге в город все еще едут рыцари, жаждущие схваток, кто в одиночку, кто группами, но сэр Смит неотрывно смотрел на одного всадника, что пустил коня рядом с дорогой. Тот с такой легкостью несет по бездорожью, что в его сторону оглядываются с ревнивой завистью.

— Плащ! — произнес сэр Смит.

Конь идет под всадником легко и красиво, но если у всех ветерок треплет плащи, конские гривы и хвосты, то этот двигается в странном безветрии. Даже черный капюшон, надвинутый глубоко на лицо, не шелохнется. И конь скачет слишком ровно, будто плывет, длинная грива ниспадает, как приклеенная…

Брат Кадфаэль перекрестился и громко произнес длинную фразу по-латыни. Пес продолжал рычать, но теперь рык клокотал глубоко в горле. Всадник уже удалялся, но я видел, как вместе с конем замедлил бег, оба начали бледнеть, а затем расплылись в утреннем воздухе, словно клочья тумана.

Сэр Смит с уважением взглянул на Кадфаэля.

— А монашек, оказывается, что-то может. Кадфаэль бледно улыбнулся.

— Да и собачка кое-что чует…

Он пробормотал еще что-то, осенил крестным знамением дорогу. Лицо оставалось очень серьезным, брови сдвинулись, над переносицей возникла глубокая вертикальная складка, что, как известно, признак врожденного порока печени.

Храм приближался, дорога утоптанная, хотя не настолько, как я ожидал, что и понятно: Каталаунская Дева защищает эти земли так давно, что народ эту защиту принимает как само собой разумеющееся, за что не нужно даже говорить спасибо. Правда, возле входа трепещут по ветру штандарты святой церкви, я не силен в распознавании знаков отличий, это сэр Смит, опередив брата Кадфаэля, сообщил, что храм почтил сам архиепископ.

— Он вчера был, — поправил брат Кадфаэль. — А штандарты оставил в знак того, что еще придет поклониться перед отъездом. Дело в том, что архиепископ Кентерберийский хочет воспользоваться турниром, чтобы укрепить влияние святой церкви! Мы не должны смиряться с тем, что в одном городе и церковь, и языческие капища! А то и вовсе храмы.

Я смолчал, ибо если судить по речам брата Кадфаэля, то Юг по каким-то причинам блюдет установившееся равновесие, это церковь начинает раздувать пламя нового крестового похода. С другой стороны, может, там замечено оружие массового поражения в руках нестабильных режимов, или же там угнетаются христиане? Или, что важнее того, обнаружены несметные запасы нефти?

На обширной площади перед храмом Каталаунской Девы собирается толпа, пока еще редкая, из отдельно стоящих кучек зевак. До полудня далеко, потом здесь будет толчея, ребра затрещат.

На ступенях храма глубокая тень, сердце мое тревожно дернулось, тень намного объемнее и глубже, чем должна быть. Сэр Смит первым взбежал ко входу, очень живой и реальный, оглянулся, оптимистический, как кот в сапогах, подмигнул и толкнул двери.

Открылся просторный зал, абсолютно пустой, и только из противоположной стены наполовину выступает женская фигура в старинном одеянии, что умело скрывает фигуру и в то же время неуловимо выдает женственность, девичью свежесть целомудренного тела. В те времена, похоже, распущенные волосы считались распутством, потому платок закрывает лоб по самые брови, как хиджаб у мусульманок, что лишь подчеркивает овал лица с его изумительно правильными пропорциями. Правильными в том значении, что я смотрел на эту женщину, не сказать, что красивую, но — прекрасную, и мои губы сами прошептали:

— Она… она… божественна!

— Симон Волхв, — ответил Кадфаэль тоже шепотом, — видел ее…

— Являлась ему? — спросил Смит понимающе.

— Нет, ровесник… Если не старше.

Оба смотрели с благоговением, приблизились тихохонько, медленно, опасаясь неосторожным словом или жестом нарушить торжественную тишину. Брат Кадфаэль опустился на колени и начал молиться. Сэр Смит тоже преклонил колено, перекрестился и прошептал несколько слов. Оба оглянулись на меня, я успокаивающе выставил ладони. Я — паладин, мы с Богом общаемся несколько иначе. Во всяком случае, не через секретаршу. А здесь так и вовсе через привратника.

Пес благовоспитанно держится рядом со мной, тихий, как мышка. Понимает, что, если чуть напомнит о себе, тут же выгонят. У стены справа массивный алтарь, дыхание мое сбилось, всем существом ощутил древность и… святость, что ли, хотя и для меня смешны эти пьяные попы, уверяющие о чудотворности икон. И сама церковь категорически отрицает чудодейственность как икон, так и всех этих вещей, принадлежавших святым или даже самому Иисусу: власянице, гвоздям или кусочкам дерева из его креста. И ведь сам понимаю, что все это дурость, но всем существом своим чувствую и святость, и величие, и незримую мощь…

Я вдыхал полной грудью, чувствуя, как проясняется сознание. Там, снаружи, воздух уже с утра жаркий, сухой и царапающий пылью горло, а здесь прохлада, чистота, словно работают бесшумные кондиционеры. Взгляд зацепился за странный выступ в левой стене: морда льва, это привычно, все высекают морды львов и драконов, никто — оленя или козы, но этот лев вырублен как будто из цельной льдины. Или из огромного куска горного хрусталя. Или алмаза, но не простой камень, не простой.

Пока мои друзья бьют поклоны, я, как жидомасон с более высоким допуском, прошел к художественному творению. На уровне моей груди морда льва, из разинутой пасти вытекает жиденькая струйка воды, бесшумно ныряет в небольшой бассейн, обрамленный обыкновенным камнем. Я такие фонтаны уже видел в исторических центрах: в Петергофе, в Риме и Неаполе. Правда, в Риме и Неаполе — в передаче «Путешествия». Струйка тускло блестит, в небольшом бассейне пузыри, но не мешают рассматривать на дне мелкие монеты. Водоем огражден обычными камнями.

Сзади тяжелые шаги, я спросил, не оборачиваясь:

— Сэр Смит, это более позднее творение?

Он встал рядом, перекрестился с великим благоговением.

— Говорят, его тоже создал сам Симон Волхв. Или один из учеников. Это же Святой Источник!

— Ого, — сказал я, — значит, если побрызгать, сгинет любая нечисть?

— Да!

— А еще что можно?

— Ну, — ответил он в затруднении, — можно пить. Главное, Источник дает самую лучшую воду, какую возжелаете! Ну, если хотите, скажем, любой сок — пожалуйста! Только скажите, какой. Или хорошо представьте. Изволите свежий березовый среди лета или осени? Только молвите! Да что угодно, хоть даже масло… Нет, масло вроде бы не дает…

Я во все глаза рассматривал источник.

— И что же, вода станет такой, какую я пожелаю?

— Ну, — сказал он и тяжело вздохнул, — к сожалению, вода не может стать вином…

— Почему?

Он задумался, вздохнул.

— Наверное, Симон в тот день мучился похмельем. Иначе в первую очередь научил бы источник превращать воду в вино. Но, увы, так уж получилось.