В своих фирменных джинсах с кассетными магнитофонами, в модных футболках с «принтами» «АББА» они, эти мальчики семидесятых, пионеры из фанеры, никогда бы не признались, что читали эту книгу взахлеб. Не признались бы, что им по вкусу Барабанщик. А может, он им вовсе и не был по вкусу. Может, это было что-то другое, гораздо более сильное чувство, почти ненависть, почти страсть…

Они скорее умерли бы, чем признались сверстникам, что Барабанщик играет в их жизни какую-то роль. Что это вообще их «колышет». А потом ВСЕ ЭТО осело как песок, как некая мутная взвесь куда-то вниз, вниз… Чтобы на рубеже лет, на переломе снова всплыть, подняться со дна. По крайней мере, у одного «типичного представителя» поколения так и случилось.

Так представлялось все это Игорю Деметриосу – дипломированному психологу-психотерапевту. Прежде чем работать с пациентом, он должен был понять, разобраться во всем сам. Или, по крайней мере, впасть в иллюзию, что действительно ВСЕ понимает.

– Владимир, давайте поговорим о том, что произошло в холле, когда вы приехали в фирму.

– Я не знаю, что сказать. Я принес коллегам свои извинения. На меня что-то нашло. Это было как помрачение ума. Но я не сумасшедший.

Этот тон – нервный, агрессивный: кто говорил вот так же? Деметриос вспомнил: «Я не псих», заверял его Ермаков. ОНИ ВСЕ ЭТО ТВЕРДЯТ, ПСИХИ…

– Ремонтные работы в холле проводились под вашим руководством?

– Да.

– И смету вы утверждали?

– Утверждал шеф, я просто готовил документы и договаривался.

– Но цвет плитки, этого облицовочного камня… вы же были в курсе, что холл будет облицован серым.

– Да.

– Так что же вас так испугало, так взвинтило, когда вы вошли? Вы схватили молоток, начали отбивать камень. Вы кричали…

– Дело не в цвете.

– А в чем?

– Простите, Игорь Юрьевич, я очень устал. Может, мы закончим? День был у меня тяжелый.

– Хорошо, – Деметриос кивнул. – У меня к вам одно предложение. Помните, я говорил о совместном сеансе? Это непременное условие моих консультаций. Я бы хотел, чтобы в следующий раз наш сеанс был таким. Будут еще двое моих пациентов.

– Я должен говорить при свидетелях?

– Они не свидетели. Они такие же, как вы. И вы расскажете ровно столько, сколько захотите.

– Я не знаю. Ладно, мне все равно, – Жуковский пожал плечами. – Я вообще не вижу во всем этом, простите, никакого смысла. Но моя жена настаивает. Она почему-то верит, что вы мне поможете.

– А вам нужна помощь?

– Возможно. Брат вот мне помог в этот раз, – Жуковский осклабился. – Если бы не его вмешательство, не его доброта, меня бы выкинули пинком под зад… Знаете, а я ведь и это место получил по его звонку. Кто реально мне помогает, так это он – мой добрый братец.

– Я его видел по телевизору на совещании у президента. Он производит впечатление очень умного человека. У него огромное будущее. Вы часто общаетесь?

– Он занят. А потом он… ну, он сейчас все время с охраной, все время в каких-то разъездах по стране.

– А в детстве вы были с ним дружны?

– Он старше меня. К тому же он был вундеркинд. А я… я учился так себе и вообще был такой, совсем обычный. А его все учителя чуть ли не гением считали. Он всегда держал меня за младшего, за мелкого. Когда мы жили на даче, он заступался за меня, даже дрался с местными. Там был такой сад заросший, ничейный, вот там они друг друга и тягали.

– И кто победил?

– Конечно, он. Кто же еще? – Жуковский усмехнулся. – Мой брат вообще по жизни победитель.

Сад заросший, ничейный начинался сразу за забором.

Елена Константиновна – жена Олега Купцова, имевшего прозвище Гай, приехала на дачу на своей машине. Старый дом из некрашеных, серых от дождей бревен стоял в глубине обширного участка в лесу. Здесь, как и везде в Подмосковье, дорого стоила земля, строение же практически предназначалось на слом. Елена мечтала о том, как они с мужем перестроят тут все, возведут коттедж под черепичной крышей и будут жить долго и счастливо.

И умрут в один день.

Но Гай был равнодушен к ее мечтам, к ее планам. Правда, он наведывался сюда, на дачу. И даже не один. И она это знала. В этот раз она приехала сюда на машине не то чтобы проверить, не то чтобы застукать его, однако…

Дача встретила ее тишиной, августовскими сумерками, которые все густели, синели, серели, угасали на глазах. Ветви старых яблонь в саду гнулись до земли от зеленых плодов. Ноги Елены, пока она шла к крыльцу, путались в некошеной траве.

В старом доме было пусто, сыро. Елена увидела свое отражение в тусклом зеркале, висевшем в простенке. Рухлядь, оставшаяся от прежних хозяев, все это нужно выкинуть на свалку, но нет времени заняться всем этим.

Елена поправила волосы. Ее отражение плыло в мутном зеркале, словно в каком-то тумане. И туман этот клубился над соседним заброшенным садом, начинавшимся сразу за забором.

Елена отвернулась от зеркала, вышла на крыльцо. Никакого тумана, просто вечереет, смеркается. Здесь, в лесу, на окраине дачного поселка, сначала было два участка и две дачи. Потом одна сгорела, и сад ее – тот, что за забором, пришел в запустение. Наверное, его не продали, а просто забросили. Возможно, со временем этот участок удастся прирезать бесплатно?

Оттого, что дача была пуста, она почувствовала безмерное облегчение. Гай сегодня сюда не приезжал. И это… это было хорошо.

Плохо было другое. Машина не завелась, когда Елена Константиновна, закрыв дачу, заперев калитку, села за руль. Глянув на панель, она поняла, что кончился бензин. Как же это она так сплоховала, ведь столько было заправок по Киевскому шоссе, когда летела сюда. Возле Апрелевки была заправка, потом у поворота на Алабино и у поворота к Узловой тоже. Но она так торопилась сюда, ей казалось… она была в бешенстве…

Но мужа тут нет и не было, он не приезжал ни на машине, ни на своем мотоцикле, ни один, ни с очередной женщиной.

Ревность – плохой помощник в делах. А уж когда ты за рулем…

Елена вылезла, потопталась, не зная, что предпринять. Потом решила выйти на бетонку. Это, конечно, не Киевское шоссе, но машин и там полно. Она будет голосовать, остановит какой-нибудь грузовик или «Газель» и за деньги попросит шофера сделать небольшой крюк, заехать в этот дачный лес к их калитке, отлить своего бензина в ее пустой бак.

Она оглянулась на дом, крыша его терялась в зелени. И отправилась в путь. Ей отчего-то показалось, что через ЗАБРОШЕННЫЙ НИЧЕЙНЫЙ САД до бетонки будет ближе. Что она таким образом сократит расстояние.

Ей пришлось отвести от лица тяжелую ветку, усыпанную мелкими яблоками. От их аромата голова закружилась. Трава была высокая в этом саду, такая сырая, душная трава. Слева осталась горелая плешь – черные бревна, как гнилые зубы. Все, что осталась от соседнего дома. Черные пни, как гнилые клыки разверстой щербатой пасти.