Рафаэла опускает голову, и ее глаза расширяются, когда она понимает, что я прав, как будто раньше это даже не приходило ей в голову.

— И кто в этом виноват? — Сердито спрашивает она.

— Белая ткань, но это не значит, что я позволю кому-то еще ее увидеть. Сними блузку, выжми ее, а потом надень под мою рубашку.

Гневное выражение сходит на нет, когда удивление размывает морщины на ее лбу, и Рафаэла поднимает брови. Ее губы поджимаются, потому что они не могут возразить. Это хороший план, единственно возможный. Мне бы не хотелось убивать собственного водителя, он верный солдат Саграды.

Вообще, я спокойно отношусь к процедурам безопасности, не так, как мой старший брат. С Витторио всегда ездят четыре человека, помимо его водителя. Я же предпочитаю ездить на своей машине и не беру с собой больше одного солдата, если можно этого избежать. Изменение протокола — это еще одна лягушка, которую я проглочу во время медового месяца Дона.

— Я не собираюсь раздеваться перед тобой, — заявляет он.

— Это всего лишь твоя рубашка, Рафаэла. Ты не разденешься полностью.

— Я не собираюсь снимать ее перед тобой.

— Я и так все вижу, — констатирую я очевидное, поднимая руку к прозрачной одежде.

— Не буду!

Она топает ногой, как капризный ребенок, и сжимает руку в кулак. Я делаю глубокий вдох, понимая, что то, что я собираюсь сделать, просто смешно.

Я снова облизываю губы, провожу кончиком языка по внутренней стороне щеки и отворачиваюсь от Рафаэлы. Проходит две секунды, прежде чем я слышу ее движение, затем струйка воды стекает вниз, когда Рафаэла несколько раз перекручивает ткань.

— Поворачивайся, — разрешает она.

Я поворачиваюсь, стягиваю с себя рубашку и протягиваю ей. Рафаэла поворачивает ее один раз и надевает, застегивая лишь половину пуговиц над бедрами. До этого момента я никогда не понимал привлекательности того, чтобы видеть женщину в своей одежде. Возможно, виной тому раздражающая привычка Рафаэлы отказываться сдаться мне. Ее сопротивление умножает на тысячу мое желание заставить ее отдаться мне всеми возможными способами.

— Спасибо, — говорит она, ее щеки покраснели от холода и смущения. — Но если бы ты не сбросил нас с обрыва, в этом не было бы необходимости!

Он снова жалуется и продолжает это делать всю дорогу до машины, принимая мою помощь, когда она ей нужна на более сложных участках склона, но отказываясь разговаривать со мной помимо своего ворчания.

Я не пытаюсь скрыть своего удовлетворения. Я знал, что делал, когда столкнул нас с края обрыва. Мне не впервой было прыгать с него, и я был уверен, что мы в безопасности.

Расположение скал, высота прыжка и температура воды в это время года не представляли опасности, но выражение лица Рафаэлы, когда она смотрела в бездну при моем появлении, было опасным. Как никто другой, я умею распознать спокойствие человека, который сам выбирает свою судьбу, и я никогда не хочу снова увидеть это выражение на лице Рафаэлы: выражение человека, которому нечего терять. Ее жалобы и возмущенный блеск в радужных глазах — это поворот, который я с радостью принимаю.

— Как ты нашел меня здесь? — Спрашивает она, как только я сажусь в машину и устраиваюсь рядом с ней на заднем сиденье.

Она дергает на себе мою рубашку, стягивая ее вокруг своего тела, полностью поглощенного тканью. Перегородка внедорожника уже поднята, я дважды касаюсь ее, и водитель заводит машину.

— Мне не нужно искать то, что я никогда не терял.

Рафаэла хмурится и смотрит на меня, поджав губы.

— Что тебе нужно от меня, Тициано?

— Все.

Она закатывает глаза и с отвращением почесывает горло, а затем поворачивается и смотрит на размытый пейзаж в окне.

— Ты же знаешь, что я выхожу замуж.

Упоминания о Марсело достаточно, чтобы по моему телу пробежала злая дрожь.

— В последний раз, когда я проверял, твой жених был мертв.

— И тело еще не успело остыть, а мой отец уже вел переговоры со следующим человеком, — бормочет она и отворачивает лицо, снова глядя на меня. — Учитывая его очевидное отчаяние, возможно, когда ты увидишь меня в следующий раз, я уже буду принадлежать кому-то другому.

Ее фарфорово-белая кожа все еще покраснела от холода, но губы вернули свой румяный цвет после нескольких минут пребывания в тепле. Рафаэла медленно дышит, ее голубые глаза сфокусированы на моем лице, а ее волосы в мокром беспорядке.

Значит, она не понимает.

Безнадежность — это не так однозначно, как падение, но все равно это не подходит к ее лицу. Мне нравится, когда оно меняется и на нем не выражается уязвимость.

Рафаэла несколько минут не сводит с меня глаз, и я позволяю ей это. Это еще одна вещь, которая интригует меня в этой женщине. Люди не имеют привычки смотреть на меня, чаще всего их страх передо мной заставляет их поспешно отводить взгляд. Я никогда не возражал против этого, но, признаюсь, привык. Но Рафаэла так себя не ведет, никогда не вела, даже при нашей первой встрече. И то, что она сохраняет смелость не только смотреть мне в глаза, но и удерживать этот взгляд, почти завораживает.

Она показала себя достаточно умной женщиной, чтобы я понял, что она питает здоровую долю уважения к своему заместителю босса, но не страха. Почему бы и нет? И даже уважение никогда не заставляло ее склонять голову без необходимости.

Она переводит взгляд на мой рот, затем снова на глаза, и все ее лицо приобретает серьезное выражение, как будто исполнение ее желаний, постоянно игнорируемых и все же столь очевидных, — слишком важное решение, чтобы принимать его легкомысленно.

Мне нравится наблюдать за ней, видеть все те чувства, которые возникают на ее лице и смешиваются с той потребностью, которую невозможно игнорировать между нами. Но когда она наконец принимает решение, это происходит не по той причине. Страх, который продолжает оставаться в ее радужных глазах, — все, что мне нужно.

Ее тело наклоняется вперед, и, медленно дыша, Рафаэла одним решительным движением склеивает наши губы. Ее язык пробегает по моим, затем обвивается вокруг них, диктуя ритм. Я даю ей то, что она хочет, но не позволяю поцелую длиться долго.

Когда я отстраняюсь она смущается обнимая себя, и проводя ладонями вверх и вниз по рукам, пытаясь быстрее согреться.

— Если бы я знал, что единственное, что мне нужно, чтобы ты бросилась ко мне на колени, это встреча у обрыва, я бы первый тебе ее назначил, — дразню я, и опустошенность в ее взгляде быстро сменяется огнем,