– Возможно ли, друг мой? Я вижу у вас на глазах слезы!

Я не стал ее разубеждать; вздохнув, взял шпагу и удалился. Ее карета, что была в моем распоряжении всякий день, ждала меня у ворот.

Брат мой[57] был принят единодушно в Академию: он написал картину, представляющую батальную сцену, каковая заслужила одобрение всех ценителей. Академия сама решила приобрести картину и уплатила брату пятьсот луидоров, что он за нее попросил.

Меньше чем в неделю женился он на танцовщице из кордебалета Итальянской комедии. Свадьбу пожелал устроить некий г-н де Санси, церковный казначей, весьма прежде любивший эту девушку, а в знак признательности за то, что мой брат взял ее в жены, г-н де Санси предоставил ему заказы на картины от всех своих друзей, открыв дорогу к богатству и великой славе.

Во время свадьбы г-н Корнеман начал толковать со мной о нехватке денег в казне, побуждая меня придумать какое-нибудь действенное средство, кое я мог бы подсказать генеральному контролеру. Он заявил, что если уступить по сходной цене королевские процентные бумаги амстердамской торговой компании, то взамен можно получить бумаги какого-нибудь другого государства, не воспрещенные к продаже как французские, кои можно будет легко обратить в деньги. Я просил его никому об этом деле не рассказывать и обещал им заняться.

На другое утро я немедля отправился к своему покровителю аббату; тот нашел предложение превосходным и посоветовал мне самому ехать в Голландию с рекомендательным письмом от герцога де Шуазеля к господину д’Афри, которому можно было бы перевести на несколько миллионов ценных бумаг и сбыть по моему усмотрению. Он велел сперва обсудить дело с г-ном де Булонем и, главное, не выглядеть человеком, не знающим, что он делает. Он убеждал, что если я не стану просить денег вперед, то мне дадут столько рекомендательных писем, сколько я захочу.

Я загорелся этой идеей. В тот же день отправился я к генералу-контролеру, тот нашел идею мою превосходной, сказал, что герцог де Шуазель должен быть назавтра в Доме инвалидов[58] и мне надобно непременно отправиться переговорить с ним, вручив записку, каковую он сейчас напишет. Он обещал отправить послу ценных бумаг на двадцать миллионов, каковые, так или иначе, вернутся обратно во Францию. Я, нахмурившись, отвечал, что надеюсь, бумаги не вернутся, если правильно повести дело. Он сказал, что скоро заключат мир, а потому я должен уступать бумаги с самой малой скидкой; в сим деле я буду подчиняться посланнику, каковой получит надлежащие указания.

Я был столь горд поручением, что во всю ночь не сомкнул глаз. Герцог де Шуазель, славившийся быстротой в делах, прочел записку г-на де Булоня, минут пять меня слушал и приказал составить письмо к г-ну д’Афри, кое прочел про себя, подписал, запечатал, вручил мне и пожелал счастливого пути. В тот же день выправил я паспорт в голландском посольстве, попрощался со всеми друзьями, за выключением госпожи д’Юрфе, у которой должен был провести весь завтрашний день, и доверил подписывать лотерейные билеты моему верному приказчику.

Получив у г-на Корнемана переводной вексель на три тысячи флоринов на жида Боаза, придворного банкира в Гааге, я отправился в путь; в два дня добрался до Антверпена и там сел на яхту, на коей прибыл утром в Роттердам, где и переночевал. На следующий день отправился я в Гаагу и остановился у Жаке, в трактире «Английский парламент». В тот же день, а это был Сочельник, я отправился с визитом к г-ну д’Афри и явился в тот самый момент, когда он читал письмо герцога де Шуазеля, извещавшего обо мне и моем деле. Он оставил меня обедать вместе с г-ном Кудербахом, поверенным короля Польского, курфюрста Саксонского, и побуждал меня приложить все усилия, присовокупив, однако, что сомневается в успехе, поелику у голландцев были все основания полагать, что мир так быстро не заключат.

Г-н д’Афри приехал ко мне в «Английский парламент» и, не застав меня, оставил записку с просьбой его навестить – он желал сообщить мне нечто важное. Я пришел, пообедал и узнал из послания, полученного им от г-на де Булоня, что он может предоставить в мое распоряжение двадцать миллионов только из расчета восьми процентов убытка, ибо мир вот-вот будет заключен. Посол посмеялся над этим, и я тоже. Он посоветовал мне не доверяться жидам, самый честный из которых всего лишь мелкий плут, и предложил рекомендательное письмо к Пелсу в Амстердам, каковое я с благодарностью принял; дабы помочь продать акции гетеборгской Индийской компании, он представил меня шведскому посланнику. Тот адресовал меня к г-ну Д. О. Я отправился на следующий день после праздника Иоанна Апостола[59] по причине собрания самых ревностных франк-масонов Голландии.

Четыре или пять дней спустя г-н Д. О. сообщил мне, что они вместе с Пелсом и хозяевами шести других торговых домов порешили по поводу моих двадцати миллионов. Они предлагали десять миллионов наличными и семь ценными бумагами, то есть с уступкой в пять и шесть процентов, вместе с одним процентом комиссионных. Кроме того, они отказывались от миллиона двухсот тысяч флоринов, каковые французская Индийская компания должна была голландской. Я отправил копии этих предложений г-ну де Булоню и г-ну д’Афри, требуя скорого ответа. Неделю спустя г-н де Куртей прислал мне распоряжение г-на де Булоня; поелику сии условия их не устраивают, мне надлежало воротиться в Париж, ежели ничего более сделать не могу. И вновь мне твердили, что мир неминуемо заключат.

Спустя неделю г-н Д. О. сказал свое последнее слово: Франция потеряет всего девять процентов при продаже двадцати миллионов при условии, что я не требую куртажа с покупателей. Я отправил с нарочным копии договора г-ну д’Афри, умоляя переслать их за мой счет генеральному контролеру вместе с письмом, где пригрозил, что дело сорвется, ежели он хоть на день позже представит г-ну д’Афри право дозволить мне заключить сделку. С той же страстью убеждал я г-на де Куртея и г-на герцога, уведомив, что ничего не выгадаю, но все одно заключу договор, уверенный, что мне возместят расходы и не откажут в Версале в моих законных комиссионных.