Пока в распоряжении Габриеля было слишком мало материала, чтобы браться за дело, зато прогулка по улицам Бренцоне преподнесла ему еще одно малоприятное открытие: во второй раз за последние дни его взяли под наблюдение.

Свернув за угол, Габриель быстро миновал ряд уже закрытых магазинчиков и, оглянувшись, обнаружил преследователя – неясную тень худого и сутулого человека, передвигавшегося с ловкостью бродячего кота.

Габриель проскользнул в темный подъезд жилого дома и замер, прислушиваясь. Шаги стали затихать, а потом и вообще растаяли в ночи. Габриель вышел на улицу и направился к отелю. Хвост исчез.

Консьерж по имени Джанкомо все еще дежурил за стойкой. Бережно, словно бесценную реликвию, протянув гостю ключ, он поинтересовался, как понравился синьору ужин.

– Спасибо, все было замечательно.

– Может быть, завтра вечером вы почтите своим вниманием нашу кухню.

– Возможно, – небрежно бросил Габриель, опуская ключ в карман. – Мне хотелось бы взглянуть на счет Бенджамина за те два дня, которые он провел здесь. Меня особенно интересуют телефонные звонки. Не исключено, что они помогут мне в расследовании.

– Конечно, синьор Ландау, я понимаю, но, боюсь, предоставление такого рода информации является нарушением проводимой отелем политики полной конфиденциальности. Уверен, вы и сами это прекрасно понимаете.

Габриель указал на то, что поскольку Бенджамин уже не числится среди живых, то и беспокойство по поводу нарушения тайны его частной жизни несколько неуместно.

– Извините, но правила распространяются как на живых, так и на мертвых, – заявил консьерж. – Вот если такого рода информацию затребует полиция, то мы, разумеется, будем обязаны ее предоставить.

– Эта информация очень важна для меня, – пояснил Габриель. – Я бы даже хорошо заплатил за нее.

– Вы бы заплатили? – Портье потер подбородок. – Полагаю, эти сведения обойдутся вам в пятьсот евро. – Он выдержал паузу, давая гостю возможность переварить услышанное. – И конечно, авансом.

– Конечно.

Габриель отсчитал деньги и положил их на стойку. Джанкомо провел над банкнотами рукой, и они исчезли.

– Идите в номер, синьор Ландау. Я сделаю распечатку и сам ее принесу.

Габриель поднялся по лестнице, вошел в комнату, закрыл дверь и, подойдя к окну, выглянул на улицу. Никого. По крайней мере, так ему показалось. Он сел на кровать и начал раздеваться. Под дверью появился и проскользнул в комнату синий конверт. Габриель подобрал его и вынул листок, потом включил настольную лампу и внимательно изучил счет. За два дня пребывания в отеле Бенджамин сделал всего лишь три звонка. Два – в свою мюнхенскую квартиру, чтобы прочитать поступившие на автоответчик сообщения, и один – в Лондон.

Габриель поднял трубку и набрал номер. Ему ответил автомат:

– Вы позвонили в офис Питера Мэлоуна. Извините, но меня сейчас нет. Пожалуйста, оставьте сообщение…

Питер Мэлоун? Известный своими расследованиями британский репортер. Зачем Бенджамину связываться с таким человеком? Габриель сложил счет, убрал листок в конверт и уже собирался открыть дипломат, когда зазвонил телефон.

Он протянул руку, но заколебался. Никто не знал, что он здесь, не считая портье и человека, следившего за ним в городе. Возможно, телефон Мэлоуна определил его номер, и теперь репортер перезванивает сам. Лучше узнать, чем остаться в неведении. Габриель снял трубку и прислушался.

Тишина.

– Да?

– Мать Винченца лжет вам, как лгала и вашему другу. Найдите сестру Регину и Мартина Лютера. Тогда вы узнаете правду о том, что произошло в монастыре.

– Кто вы?

– Не возвращайтесь обратно в отель. Здесь небезопасно.

Щелк.

Мужчина, живший в большом шале в тени Айгера, считался нелюдимым даже по стандартам горных районов Центральной Швейцарии. Поставив своей целью быть в курсе того, что о нем говорят, он узнал о себе много интересного. В барах и кафе Гриндельвальда высказывались самые разные версии относительно его рода занятий. Некоторые считали отшельника удачливым частным банкиром из Цюриха, другие называли его владельцем крупного химического концерна в Цуге. Кое-кто полагал, что, родившись в богатой семье, он вообще ничем не занимается. Ходили безосновательные слухи о его причастности к нелегальной торговле оружием или отмыванию денег. Девушка, приходившая убирать в шале, рассказывала, что видела на кухне много дорогих медных горшков и всевозможных поварских инструментов. Эти рассказы послужили источником для выдвижения версии о том, что затворник на самом деле шеф-повар или ресторатор. Последнее предположение нравилось ему больше всех прочих. Он всегда думал, что если бы не ступил на нынешнюю стезю, то с удовольствием посвятил бы жизнь кулинарии.

Небольшое число поступавших в шале почтовых отправлений были адресованы Эрику Ланге. Он говорил по-немецки с акцентом жителя Цюриха, но с певучими модуляциями, свойственными уроженцу долин Центральной Швейцарии, а все покупки делал в городском супермаркете «Мигрос», причем всегда расплачивался наличными. К нему не приезжали гости, и его никогда не видели в компании женщины. Иногда он надолго исчезал. Когда его спрашивали о роде занятий, он отделывался общими фразами о некоем бизнесе. Когда же собеседник проявлял настойчивость, серые глаза становились вдруг такими холодными, что лишь немногим доставало храбрости продолжать разговор на затронутую тему.

Вообще же он производил впечатление человека, у которого слишком много свободного времени. С декабря по март, когда на склонах лежал снег, его видели катающимся на лыжах. Лыжником он был умелым, катался быстро, но без лихачества и обладал как силой и выносливостью бегуна, так и подвижностью и ловкостью слаломиста. Экипировка у него была первоклассная, но подобрана так, чтобы не привлекать внимания. Поднимаясь вверх на подъемнике, он ни с кем не разговаривал. Летом, когда снег сходил, он каждое утро покидал шале и отправлялся в горы. Высокий и плотный, с узкими бедрами и широкими плечами, мускулистыми ногами и скульптурными икрами, он, казалось, был создан именно для таких долгих пеших прогулок. По каменистым горным склонам он передвигался с грацией большой кошки и, похоже, никогда не уставал.

Обычно он останавливался у подножия Айгера, делал несколько глотков из фляги и, прищурясь, смотрел вверх, на обдуваемый ветром крутой склон. Сам он никогда не поднимался и считал тех, кто бросал вызов Айгеру, величайшими идиотами. Иногда до шале долетал шум спасательных вертолетов, а иногда и сам он, вооружившись цейсовским биноклем, видел болтающихся на веревках мертвых альпинистов, раскачиваемых знаменитым айгерским ветром. К горе он относился с величайшим уважением. Айгер, как и человек, известный под именем Эрика Ланге, был непревзойденным убийцей.

Незадолго до полудня Ланге соскочил с подъемника, чтобы совершить последний в этот день спуск. Внизу он свернул в небольшую сосновую рощу, откуда скатился прямо к задней двери шале. Снял лыжи и перчатки и набрал код на панели рядом с дверью. Вошел. Сбросил куртку и брюки. Поставил лыжи на специальную стойку. Поднялся наверх. Там принял душ и переоделся в плотные брюки, темно-серый кашемировый свитер и ботинки на толстой подошве. Укладывать дорожную сумку не было необходимости – она всегда стояла наготове.