Фургон прибыл после обеда и перегородил всю улицу, потому что в последнюю минуту шофер выехал на правую полосу, и встречная легковушка едва успела затормозить. Водитель легковушки, пожилой человек, был просто в шоке. Он с трудом вылез из машины, вцепился обеими руками в дверцу и уставился на фургон с немецкими номерами, в кабине которого не наблюдалось никакого движения. Якоб стоял у окна на первом этаже, прижавшись лбом к стеклу, потому что забыл, как отодвигается створка, потом выскочил в одних носках на улицу и бросился к водителю, чьи жидкие седые волосы встали дыбом на легком ветру, а пергаментная кожа на щеках раскраснелась. Однако в ответ на извинения Якоба тот лишь покачал с достоинством головой, забрался на сиденье своего «остина» и завел мотор. Сгорая от стыда и гнева, Якоб огляделся по сторонам. Шофер фургона пьггался маневрировать на улице, к счастью теперь пустой. Только появилась вдруг маленькая девочка, хотела перебежать дорогу перед фургоном, но Якоб схватил ее за руку. Девочка — бледное создание в красной шапочке, с большими серыми глазами — испуганно отпрянула и вглядывалась в Якоба, стараясь догадаться, чего теперь можно ожидать, а потом вся съежилась, будто от страха перед наказанием. Грузчики вылезли из кабины, поделились с ним сбивчивыми комментариями и оправданиями, девочка рванулась с места, и тут показались из-за угла, радостно размахивая руками, Элистер, Пол и Энтони. Они пришли помочь Якобу и отпраздновать его переезд.

— Очень неплохо, — одобрительно заметил, осматриваясь, Элистер.

На улице уже стоял бабушкин комод в стиле бидермейер, вперед выехал один ящик, забитый фотографиями, которые не забрала тетя Фини. Шкаф едва не завалился на бок, на дверце уже виднелась царапина. Элистер вел беседу с полицейским, высунувшимся из автомобильного окошка. Девочка исчезла.

— Сначала мебель! — воззвал Якоб, когда остальные двинулись к входу в дом, все шестеро мужчин во главе с Элистером, хохоча подхватившим под руку одного из экспедиторов.

Распределились по этажам, давали советы, и на светлом ковровом покрытии появились первые мокрые следы, а там, где Энтони поставил зонтик, разошлось большое пятно. В кабинет Изабель поставили комод, секретер и круглый стол взамен чертежного. В комнату рядом — диванчик, два маленьких кресла с черно-белой полосатой обивкой, еще один столик. На втором этаже разместили большой обеденный стол и шесть стульев, стеллаж с застекленными дверцами, шкафчик для посуды. На третий этаж затащили супружескую кровать и поцарапанный шкаф.

— Ого! — воскликнул Пол. — Вот так, значит, вы будете жить?

Он принес снизу квадратное зеркало в тонкой черной раме и осторожно опустил его на пол в коридоре.

Наконец вся мебель встала по местам, посуду он тоже разобрал, стиральную машину подключили. Якоб на пробу решил поесть в столовой, поставил перед собой бокал, бутылку вина, блюдечко с рисовыми крекерами. Крекеры хрустели на зубах, а так было очень тихо. Ночью он иногда начинал волноваться, вставал, подходил к окну, глубоко вдыхал сырой февральский воздух. Внизу кошки перебегали дорогу, однажды по тротуару прокралась белая лиса, вспрыгнула на ограду и пропала из виду. Вечером накануне приезда Изабель он на улице Кентиш-Таун встретил девочку в красной шапочке и незнакомого подростка, в руках по пакетику жареной картошки. Повернув на Леди Маргарет, он едва не столкнулся с каким-то человеком. Светлая куртка возникла перед ним неожиданно, мелькнула как молния, и Якоб закрыл глаза, а человек что — то прошипел, да с такой злобой, что Якоба охватил испуг. Платаны все еще стояли голые, зато вишневые деревья и тюльпаны уже расцветали. «Итак, завтра прибывает ваша молодая жена», — сказала Мод. Фраза показалась ему напыщенной и безвкусной, а еще Якоб понял, что возвращения Бентхэма он ждет почти так же нетерпеливо, как приезда Изабель.

— Завтра она уезжает к мужу в Лондон, — сообщила по телефону какому-то клиенту секретарша Соня. «И это очень верное решение», — мысленно прибавила Изабель. Вернувшись ненадолго в Берлин через несколько недель, она найдет все на том же месте, что бюро, что квартиру, и нет причин волноваться, несмотря на раздавшийся как гром среди ясного неба звонок матери с вопросом, безопасно ли в Лондоне, ведь с минуты на минуту может начаться война в Ираке. Андраш, невольный свидетель разговора, с отвращением кривился, слушая уклончивый ответ Изабель. И сказал:

— Боже мой, ты все-таки едешь не в Багдад!

Она запаковала ноутбук, Петер нашел ей код для доступа из Лондона, он еще сидел на веб-сайте, бормоча: «Никак не найду». Изабель пообещала прислать фотографию своего кабинета, как только до него доберется.

— Стоит и ждет тебя, забитый бидермейером! — хихикнул Андраш.

Перед отъездом никогда не обходится без мелких обид.

— Нас становится все меньше, — заметил Петер.

Соня взглянула на него, поморщилась и снова углубилась в газету. «Войны избежать не удастся», — гласил заголовок. Построение войск. Танки, торговля оружием, усиленные меры безопасности, «оранжевая» степень тревоги в Вашингтоне. Изабель, освобождая ящики письменного стола, нашла фотографию Ханны, черно-белую, лицо уже изможденное. «Как открытка с видом городка, неожиданно пришло в голову Изабель. Бывает, очертания домов с неестественной резкостью выделяются на потемневшем фоне». Еще нашла свои фотографии, сделанные Алексой; переехав на Вартбургштрассе, Изабель отнесла коробку в бюро. Она отвернулась в сторону, чтобы Андраш, внимательно за ней наблюдавший, не увидел эти снимки. Кадр срезан чуть выше рта, красное махровое белье, животик слегка выступает вперед, ноги расставлены. Она разволновалась, поняв, насколько непристойны эти фотографии.

— Что там у тебя, детское порно? — поинтересовался Андраш.

Она не сумела сдержать смех, взглянув в его возмущенное, огорченное лицо.

— Когда за тобой завтра заезжать? — спросил он.

Дома делать было почти нечего. В коридоре три огромных чемодана, холодильник пуст, на белом кафельном полу крошки, но после ее отъезда придет женщина убираться, а ключ перешлет в бюро по почте, вот лежит плотный конверт с адресом и наклеенной маркой. Зазвонил телефон, Изабель показалось почти неуместным поднимать трубку; это была Гинка, потом телефон зазвонил снова, и это была Алекса, и наконец Ганс решил еще раз переспросить, как часто ему надо проверять почтовый ящик. Она выпила полбутылки красного вина, мечтая, чтобы Якоб приехал и сам забрал ее отсюда.

Потом наступило утро, и звонком снизу ее разбудил Андраш, с пакетами еды на завтрак поднялся по лестнице в квартиру, угрюмый, настороженный. Изабель закрылась в ванной, а он поставил кофейник на плиту, достал из шкафчиков чашки, тарелки. В холодильнике не было ничего, кроме баночки с каперсами. Тут люди всегда прощаются как-то мимоходом. Он вспомнил поцелуи будапештской родни, нарастающий рокот при любом уходе, понятом как прощание, о бесчисленных провожающих, о процессиях на пути к аэропорту, или к вокзалу, или даже к двери дома, когда он договорился с кем-нибудь поужинать в ресторане. «У вас там и покойников-то провожают потихоньку», — вздыхала мать. Слезы выступали у матери на глазах, когда она вспоминала про дядю Яноша и тетю Софи, про их последние дни и похороны, от которых не осталось ни фотографий, ни писем с соболезнованиями, ни списка тех, кто прислал цветы, ни следа последнего прости в воздухе. Он не хотел, чтобы Изабель уезжала. Хотел, чтобы она поняла, что значит прощание, прощание с ним, ведь он, наверное, вернется в Будапешт. Она вышла, их взгляды встретились. Произошла какая-то перемена. В первый миг подумалось, не рассердил ли он ее, и вдруг вспыхнула безумная надежда, и сердце замерло в блаженном испуге. Но нет.