Я пытался разглядеть своего знакомца, но с такого расстояния видны были только общие очертания всадников. Эх, сюда бы бинокль, надо бы Кудло про оптику рассказать при случае.

Навстречу им выехало славенское посольство: несколько всадников, двое сыновей грома и человек пять обычных, тоже с белым флагом, и с синим – воеводы. Осетра и отсюда было видно, он несся на огромном сером в белых яблоках жеребце.

Группы всадников съехались в чистом поле, постояли минут десять и направились каждый к своим. Как только подняли мост, на стену прибежал гонец, крича во весь голос мое имя. Сивуха взял у меня копье и щит, махнул головой в сторону гонца: давай, мол, не задерживай. Я спустился со стены и предстал перед Осетром, который спешился и раздавал указания суетившимся вокруг него гридням. Увидев меня, Осетр жестом подозвал поближе и сказал:

– Здорово, Тримайло, щас мрассовцы поединок предложили, кто в нем победу одержит, за теми и правда: редкая удача! Если наш воин победит, мрассовцы к себе в Жорию вернутся несолоно хлебавши, если их боец верх возьмет, то Славен тяжелую дань выплатить должен – три золотых за каждого жителя и всех коней, волов, коров с быками, всех овец с баранами и всех коз с козлами, и еще у них условие: русский боец в случае поражения должен с ордой Славен покинуть, во власть султана перейти. И бойцом они требуют тебя.

– Как биться предлагают? – поинтересовался я.

– Согласен, стало быть? – с удовольствием констатировал Осетр.

– Да, – просто ответил я, – после Косматкиной академии готов в огонь и в воду.

– Я в тебе, Василий, не сомневаюсь, но приневоливать не стал бы – цена поражения для тебя велика, Азамат на тебя зуб точит размером с воловий рог, по всему видно – хорошего не жди, – предупредил меня Осетр.

– Я проигрывать не собираюсь, так что Азамат пусть быкам хвосты крутит в своей Жории, – спокойно сказал я, мысленно произнося литанию[65]Тюррена.

– Ты молодец, Тримайло, езжай за своим конем, поедем в поле, через час будешь со степным удальцом биться на кулачках: так жорцы постановили. Сивуха с тобой поедет, – уже в сторону гонцов приказал Осетр.

Тут же подкатила двуколка, запряженная двумя огромными лошадьми, которыми правил гридень из сынов грома. Я запрыгнул в нее, и мы понеслись по улицам Славена так, как будто за нами гналась вся жорская конница. Ассам, к моему удивлению, под седлом бегал по кругу перед конюшней в веревочном недоуздке, длинный конец которого держал обыкновенный подросток в соломенной шляпе с широкими полями и покрикивал на него. Вот тебе и бешеный жеребец, почти ребенок его обуздал.

– Здорово, умелец, – с недоумением приветствовал я юношу, – как же тебе удалось с Ассамом справиться?

Подросток остановил Ассама окриком, смущенно и тихо поздоровался, снял с коня недоуздок, похлопал его по шее и быстро ретировался. Ассам, увидев меня, радостно заржал, подбежал, куснул за плечо, развернулся боком, нетерпеливо перебирая копытами: садись, мол, помчимся. Меня два раза приглашать не нужно, запрыгнул в седло без стремян и, помня, как Каурому приказывал, подумал про Степные ворота, и – о-о-о-па – уже по Дикопольской Ассам копытами грохочет – секунды не прошло, просто дьявол, а не конь.

Меня у ворот уже ждали: вся старшая дружина на конях и бемский пеший полк, впереди принц Дрего – сын грома на огромном шагреневом жеребце, весь с макушки до пяток в железе, сразу видно: не местная работа. За копейщиками лучники, человек пятьсот. Грозная сила чувствовалась в колонне, которая заняла половину Дикопольской. Когда меня увидели, раздались приветствия, воины кричали, потрясая оружием, некоторые ударили копьями в щиты, я почувствовал их веру в меня, и сердце наполнилось восторгом и желанием битвы.

Так, купаясь в воинских приветствиях, я подъехал к Осетру. Воевода прятал улыбку в усы, Сивуха рядом с ним, не скрываясь, сушил зубы. Но Осетр настроил всех на серьезный лад, крикнув:

– Хватит, братцы, радоваться будем, когда Тримайло из степняка мочалку сделает! По коням!

Загремела цепь подъемного моста, и конный отряд шагом выступил в поле, за нами потянулась пехота с лучниками. И я сразу успокоился, все тревожные мысли вылетели из головы, вот он момент истины, сейчас надеяться не на кого, положиться можно только на себя. А это всегда бодрит и вселяет оптимизм.

Как только выехали за ворота, налетел вольный ветер, развернул знамя Осетра, и я разглядел наконец, что на нем изображен белый осетр, а никакой не полумесяц. Посреди поля нас уже ждали мрассу. Подготовились они на славу, сколотили две трибуны из досок, поставили их друг напротив друга, одна уже была заполнена знатными мрассу: разноцветные бунчуки развевались на ветру. Вторая – пустая, для наших, стало быть. Посредине стоял сын грома могучих статей, это заметно, несмотря на то что стоял он в черном плаще с капюшоном. Великан не шевелился – как статуя, спокойно ожидая начала схватки. Что ж, подожди немного, отдохнешь и ты. Осетр подъехал вплотную, тихо, чтобы слышал только я, сказал:

– Сразу на него не кидайся, близко не подходи, они в борьбе очень ловки. Старайся с расстояния рожу ему разбить. Целься в виски, в челюсть, в нос, по темечку, бей крепко, насмерть. Если подпускать не будет, бей ногами по яйцам, в печень, под дых. Много руками, ногами не маши, только по делу. А еще знай, что если они какую подлость замыслили, Сивуха сразу красный флаг развернет: для Кудло сигнал, он из новых пушек до самой гущи мрассовского войска достанет, а мы в неразберихе уберемся восвояси. Но тогда мрассу крепко пожалеют. На нас весь Славен смотрит, будить медведя в берлоге – себе дороже. Все понял?

Я кивнул, чего тут непонятного. Осетр, как истинный стратег, пути отхода подготовил. Я молча слез с лошади и стал снимать броню. Подошел Сивуха, стал помогать, тоже зашептал:

– Броню и кольчугу надо снять, а сапоги с поножами можно оставить, допускается. Я тебе нож за сапог суну – на крайний случай, это не для бойца, а если пробиваться с боем придется. Еще кожаные нарукавники оставим, но наручи нельзя. Рубаху снимать будешь? Это по желанию.

Я мотнул головой, в рубахе удобнее, вон ветер какой. В этот момент пропели трубы, и боец-мрассу скинул плащ и распрямился, подняв руки.

– Твою мать, это ж Лунный тролль с Севера, вот падлы, свинью нам подложили, – почти проорал Сивуха, сжав кулаки.

По русскому войску пронесся ропот негодования. А боец-мрассу так и стоял красуясь, размахивая своими четырьмя огромными ручищами. Да-да – рук у него было четыре.

Подошел Осетр, хорошо бы сейчас сгодился на портрет «Человек без лица». Но быстро собрался и начал меня успокаивать:

– Ничо, что четыре, голова-то у него одна. Лех такого побил, и ты сможешь.

– Так то на палках было, и бой потешный… – начал было Сивуха, но умолк под яростным взглядом воеводы.

– Давай, Тримайло, что от тебя зависит сам знаешь, в глаза ему не смотри, заворожит, на рожон не лезь, помни, голова у него одна, ног две, как у человека. Иди и победи, – приказал Осетр.