Поездка в Данию не напоминала ничего из ее прошлой жизни. Ей запомнились приглушенные всхлипывания детей вокруг, все остальное утопало во мраке. Их выстроили в ряд, прикрепили каждому какую-то бумажку на грудь; а вокруг были чужие лица, чужой язык. Затем — залы ожидания, автобусы, новые бумажки.

Наконец Карен отвели в какую-то комнату, где с нетерпением ждали Ааге и Мета. Ааге опустился на колени, взял ее на руки и понес к машине Мета держала ее всю дорогу до Аалборга на коленях, поглаживала, ласково что-то бормотала, и Карен почувствовала, что теперь она в безопасности

Ааге и Мета остановились у дверей заранее приготовленной комнаты, куда Карен только что осторожно вошла на цыпочках. В комнате было множество кукол, игрушек, книжек, платьиц и вообще всего, о чем только может мечтать маленькая девочка. Карен увидала на кровати маленькую лохматую собачку, опустилась на колени, погладила, и собачка лизнула ее щеку. Девочка обернулась и улыбнулась Хансенам, те улыбнулись в ответ.

Несколько первых ночей без папы и мамы были ужасны. Карен сама удивлялась, что так сильно скучает по брату Гансу. Она едва дотрагивалась до пищи, молча сидела в своей комнате с собачкой, которую назвала Максимилианом. Мета Хансен понимала все. Ночью ложилась с ней рядом, держала ее за ручку и гладила, пока девочка не переставала всхлипывать и не засыпала.

Первую неделю не прерывался поток гостей. Они приносили подарки, устраивали возню вокруг Карен, разговаривали с нею на языке, который девочка еще не научилась понимать. Хансены ужасно гордились ею, и Карен делала все, чтобы всем угодить. Через несколько дней она впервые осмелилась выйти на улицу.

Карен очень привязалась к Ааге Хансену. Он, как ее папа, курил трубку и любил прогулки. Аалборг был интересный город, и здесь тоже была река, как и в Кельне, только называлась она Лимфьорден. Господин Хансен был юристом, очень важным лицом; в городе все его знали. Конечно, не такое важное лицо, как ее отец, но ведь таких, как отец, вообще мало.

— Ну, Карен, ты прожила у нас уже почти три недели, — сказал однажды Ааге. — Нам хотелось бы поговорить с тобой об одном очень важном деле.

Он сложил руки за спиной, походил по комнате и заговорил с нею так, что девочка все поняла. Он рассказал ей, что в Германии происходит много дурных вещей, и ее папа и мама думают, что было бы лучше, если она останется на некоторое время здесь, в Аалборге. Он понимает, говорил Ааге Хансен, что они никогда не смогут заменить ей папу и маму, но так как Бог не дал им детей, то они будут счастливы, если Карен поживет у них, и очень бы хотели, чтобы она тоже была счастлива.

Да, Карен все поняла. Она сказала Ааге, что не против пока пожить у них.

— И вот что еще, дорогая. Уж раз мы на некоторое время одолжили тебя у твоих родителей и очень любим тебя, то не согласишься ли ты одолжить у нас наше имя?

Карен задумалась. Ей показалось, что Ааге сказал ей не все. Его вопрос звучал по-взрослому — так разговаривали папа с мамой за закрытыми дверьми. Она кивнула и сказала, что согласна и на это.

— Вот и прекрасно! Значит, теперь ты Карен Хансен, хорошо?

Он взял ее на руки, как всегда, понес в комнату и включил настольную лампу. Ааге поиграл с нею, пощекотал, Максимилиан тоже вскочил на кровать, она смеялась до колик в животе. Затем залезла под одеяло и помолилась.

— Благослови, Господи, маму и папу, и Ганса, и моего нового братика, и всех моих дядей и теток, двоюродных братьев и сестер… Благослови, Господи, Хансенов — они такие хорошие — и благослови обоих Максимилианов.

— Я посижу с тобой, — сказала Мета, войдя в детскую.

— Спасибо, не нужно. Максимилиан посидит со мной.

— Доброй ночи, дорогая.

— Ааге!

— Да?

— Датчане тоже ненавидят евреев?

«Дорогой доктор, дорогая госпожа Клемент!

Неужели прошло уже шесть недель, как Карен у нас? Какой она удивительный ребенок! Ее учитель говорит, что она занимается прекрасно. Просто поразительно, с какой легкостью Карен усваивает датский. Наверное, это потому, что она проводит много времени со сверстниками. У нее уже куча подруг.

Зубной врач посоветовал нам удалить у нее молочный зуб, чтобы легче вырос новый. Пустяковое дело. Мы хотим, чтобы девочка брала уроки музыки. Мы еще напишем вам об этом обстоятельнее…»

К письму была приложена записка от Карен, написанная печатными буквами:

«Дорогие мама, папа, Ганс, Максимилиан и мой новый братик! У меня нет слов, чтобы сказать, как я соскучилась по всем…»

Зимой по Лимфьордену бегают на коньках, можно строить снежные дворцы, кататься на санках, а потом сидеть у камина, пока добрый Ааге докрасна растирает тебе замерзшие ноги…

Зима прошла, Лимфьорден освободился ото льда, все зазеленело и расцвело. Настало лето, и они поехали в Блохус, к Северному морю, катались там на парусной лодке. Однажды забрались чуть ли не на сотню миль в открытое море.

Жизнь у Хансенов была разнообразная, полная событий. У нее появились подружки, ей нравилось ходить с Метой на полный резких морских запахов рыбный базар, торчать вместе с ней на кухне, учиться печь пироги. Мета была мастерицей на все руки: она и шила, и уроки помогала готовить, и с любовью ухаживала за нею, когда Карен схватит, бывало, грипп или ангину.

Ааге всегда улыбается, всегда готов взять ее на руки, он почти такой же добрый и умный, как папа. Правда, когда надо, он умеет быть и ужасно строгим.

Однажды Ааге позвал Мету к себе в кабинет, у Карен был как раз урок танцев. Он был бледен и взволнован.

— Мне только что сообщили из Красного Креста, — сказал он жене. — Они все исчезли. Бесследно. Вся семья. Я все перепробовал. Не могу узнать, что там делается.

— Ты думаешь, Ааге?..

— Что тут думать? Их всех отправили в концлагерь… если не хуже.

— О, Господи!

Они так и не смогли заставить себя сказать Карен, что ее родные исчезли. Карен что-то заподозрила, когда не стало писем из Германии, но боялась задавать вопросы. Она любила Хансенов и во всем доверяла им. Инстинкт подсказывал ей, что, раз они сами не вспоминают про ее семью, у них есть на то причины.

С ней происходило что-то странное. Карен, конечно, очень скучала по родным, но образы папы и мамы как-то все больше бледнели и расплывались. Когда восьмилетний ребенок так надолго разлучается с родителями, вспоминать их становится все труднее и труднее. Иногда Карен хотелось заплакать от того, что она так смутно помнит их.

Спустя год она с трудом могла представить себе времена, когда она еще не была Карен Хансен, датчанкой.

Рождество 1939

В Европе шла война, и прошел год с тех пор, как Карен приехала к Хансенам. Она пела своим звонким, как колокольчик, голосом рождественский гимн, а Мета аккомпанировала ей на рояле. Потом Карен подошла к шкафчику в своей комнате, где спрятала рождественский подарок, который собственными руками сделала в школе. Она гордо поднесла им пакет, на котором печатными буквами было написано: