— Но вообще-то не берите в голову, Евгений Макарович. Всё равно вам, как и большинству наших современников, понять тут что-либо не дано. Да и не надо. Оно — и к лучшему. Давайте выпьем за глупость не получившего в день рождения хоккейные коньки. Иногда требуется выпить и за глупость.

Открылась дверца углубления под книжными полками, и оттуда на фигурной доске выехали бутылка мадеры и два бокала. К мадере были приданы ломтики плода манго. Выпили.

— Если Люк — это начало пробоины, — принялся за своё Куропёлкин, — то где же выход из неё? Не в Индийском ли океане?

— Кабы я знал! — сокрушённо выговорил Бавыкин. И опустился на каменное сиденье.

— Вот тебе раз! — воскликнул Куропёлкин.

— Тем не менее я и впрямь не знаю, — сказал Бавыкин. — Я и предполагал, что проткну Землю к югу от Африки и близко к Антарктиде. Но с пробоиной происходили чудеса. Она мне не подчинялась. Не думайте, Евгений Макарович, что я просто дилетант и фантазёр. Я дока в своём деле и в точных науках. Сейчас я упрощаю. Да и о существенном и истинном вам не дозволено знать. Я окончил МИИТ, факультет Мосты и Туннели. Потом работал в Одинцове, а вам, наверное, известно, какие у нас в стране туннели исхитрялись создавать. Но о МИИТе — это так, капли из предыстории главного. Об остальном — штрихами. Существо планеты будто бы сопротивлялось нашим расчётам и усилиям и уводило нашу дыру подальше от своего ядра. Уже в проектах пробоина на бумаге изгибалась, лишалась поката, а иногда и упиралась чуть ли не в остров Грумант, то бишь Шпицберген. Маялись мы, маялись, пока не пришла мне в голову мысль о чемодане.

— О каком чемодане? — напрягся Куропёлкин.

— Вот о том самом, с четырьмя углами, какой показался вам странным, — сказал Бавыкин.

И только теперь Куропёлкин заметил под брюхом «чемодана» знакомую ручку из чёрного кожзаменителя.

— Но при чём тут чемодан? — спросил Куропёлкин.

— Неистребимый фольклор школяров, — рассмеялся Бавыкин. — Ему, возможно, лет двести. Неужели в вашей школе в Волокушках не было чудака или озорника, отвечавшего на уроке географии или астрономии словами: «Земля имеет форму чемодана»?

— А ведь, действительно, был! — вспомнил и обрадовался Куропёлкин. — Был, Гришенька Рыжий, дурачок.

— Но может, и не дурачок? — задумался Бавыкин. — А может, он — наивный носитель древнего, но отвергнутого знания… Или хотя бы осколков этого знания… Но неважно… Важно, что после того, как были изготовлены глобусы-чемоданы, расчёты наши с их помощью стали более разумными и практичными. Но всё. Далее понять что-либо вы не сможете.

— Но выходит, что вы так и не знаете, где кончается ваша труба, ваша дыра или пробоина, — сказал Куропёлкин. И сразу понял, что вызвал раздражение Бавыкина.

— Ну, не знаю! — взвился Бавыкин. — Не знаю! Уже отправляли… всякие там окольцованные предметы и животных, с самыми чуткими нанодатчиками, никаких следов! Но то, что конец пробоины есть, зафиксировано! Это ведомствам известно!

— Каким ведомствам? — спросил Куропёлкин.

— Вы дурака, что ли, из себя разыгрываете? — возмутился Бавыкин. — Всё. В дальнейшем разговоре с вами я не нуждаюсь! А вы можете подвести горничную Дуняшу, и в шампиньонах ваших начнут плодиться червяки.

— Это так, — согласился Куропёлкин.

Похоже, Бавыкин провожал Куропёлкина удручённый, а гостем недовольный. А провожал он Куропёлкина к задраенным вратам пещеры, ведущим к колодцу и пристенным скобам. Но в помещении с обувью Бавыкин не выдержал, заговорил.

И будто бы подобрел.

Снял с крюка кожаный фартук, поднёс его к лицу.

— Как хороши запахи кожи, ваксы и жёлтого гуталина и как хороша промасленная дратва, коей можно подшивать трехслойные подошвы к калязинским валенкам, но эти, к сожалению, здесь редки. А как приятно зажимать во рту выточенные тобою деревянные гвозди! Какой-то из моих предков, видимо, был сапожником. Понимание этого пришло ко мне здесь. И, увы, по причине скуки.

Куропёлкин намерен был возразить Сергею Ильичу и указать на то, что нынче проще и экономнее покупать новые башмаки и туфли, нежели связываться со сложностями ремонта обуви. Но Бавыкин и слушать бы его не стал.

— Скучно мне здесь, Евгений Макарович, — тихо произнёс Бавыкин. — Скучно. И заняться нечем. В книгах, все они обязательно с любовными историями, — враньё. Телевизор приговорён мною к пожизненному отключению. Ну, если только музыка. И починка обуви.

— Неужели вы, Сергей Ильич, и футбол не смотрите? — чуть ли не ужаснулся Куропёлкин.

— Не смотрю, — сказал Бавыкин.

— И даже, если «Спартак»…

— Тем более.

Надо было бы не задерживать хозяина пещеры по дороге к разведению врат, вдруг передумает, но Куропёлкин понял, что Бавыкину необходимо поделиться с ним ещё какими-то соображениями, не выговорился он, видимо, до сухости в горле. Но Куропёлкин молчал, боясь нарушить (или спугнуть) нечто в настроениях Бавыкина. Вопросы, способные подтолкнуть хозяина к продолжению разговора, старался не выпустить на волю. Наконец Бавыкин сам сказал:

— Вас сразу же удивила моя сапожная мастерская. Я уже говорил, что починкой обуви я занялся от скуки. И оттого, что во мне будто проснулись ощущения, сладостные для кого-то из моих предков. Вся эта дратва, вакса, гвозди во рту, кожаные фартуки… Кстати, творю я здесь непременно под музыку (новое нажатие кнопки, и голос Шаляпина загремел под сталактитами или сталагмитами: «Благословляю вас, леса, долины, горы, воды…»). Вот взгляните, это же теперь произведения искусства!

Куропёлкин взглянул.

На двух полках (их тут же подсветили) у стены, за раздвижными стёклами, стояли отреставрированные, надо полагать Бавыкиным, экземпляры обуви, в том числе, наверное, и исторические (ботфорты со шпорами), почти все — «с одной ноги», правой либо левой. Произведения ли они искусства или не произведения, Куропёлкин судить не взялся бы, но выглядели они впечатляюще, будто музейные экспонаты.

— Но как вы добываете все эти башмаки и туфли? — не смог удержаться Куропёлкин.

— Тут проблемы, — вздохнул Бавыкин. — Добычи у нас скудные. И чаще всего — с помощью батутных сеток, на одну из которых мы приглашали вас спрыгнуть, успокоиться и отдохнуть.

— То есть? — не понял Куропёлкин.

— Ну, батут — это упрощённо, для доступности вашего понимания. Будем считать, что при сбросе мусора мы используем некое устройство, двух— и трёхслойное, какое может сортировать и пропускать дальше всякую дрянь и оставлять для нас нечто забавное и интересное. Но старая обувь попадает в контейнеры фиолетовых уборщиков крайне редко. И потому вам особое спасибо за сегодняшние сапог и башмак.

— Мне-то за что? — сказал Куропёлкин. — Они, видно, выпали при опорожнении контейнеров, а я не люблю беспорядок.