Погрузившись в раздумье, Галеран забыл, что Мэтью все еще стоит рядом и терпеливо ждет Нет, он не собирался обсуждать со старым слугой то, о чем сейчас думал…

Слова трудно сходили с его языка.

— А что мой сын, Мэтью? Что тебе известно о том как он умер?

Тот посмотрел в сторону, тщательно откашлялся.

— Что до этого, милорд, тут кроется какая-то тайна. Такой славный был мальчуган, и уже начинал ходить. — Мэтью снова кашлянул, пытаясь, видимо, справиться с вставшим у него в горле комом. — Мы не слышали никаких воплей — ну, вы понимаете, о чем я толкую. Леди Джеанна вошла в зал с ребенком на руках и только и сказала: «Он не проснулся». Нас в зале было немного, и поначалу мы даже не знали, что и подумать, раз она так спокойна. Она же опять взглянула на малыша и совершенно обычным голосом сказала: «Я думаю, он умер». Потом повторила еще раз, но громче. А потом ее начало трясти…

И Мэтью опять закашлялся.

— Тут подоспели женщины, взяли у нее младенца, но он уже был холодный, и ничего поделать было нельзя.

Галеран слушал с закрытыми глазами, и грудь терзала невыносимая боль. Краткий рассказ слуги открыл ему глубину горя Джеанны. А он сам был так далеко… Он ничего не знал… Если есть на свете правда, он должен был знать.

Галлота не стало, когда он, его отец, был на пути к дому, быть может, в эти минуты в Константинополе усердные банщики разминали его усталое тело. Тогда, кажется, им овладело непонятное беспокойство и он решил добраться до Англии со свитой герцога Нормандского, но герцог путешествовал медленно, слишком медленно…

Тогда его мучили страшные сны об Иерусалиме, но никаких других дурных знаков он припомнить не мог. Даже на миг не сверкнула в сознании догадка, что за тысячи миль от Константинополя случилось непоправимое.

— Кто-нибудь мог сказать, отчего наступила смерть? — внезапно охрипшим голосом спросил он.

— Нет, милорд, никто не мог. Конечно, пошли всякие пересуды о колдовстве, сглазе и прочей чепухе. Вы ведь понимаете, люди есть люди. А после того припадка она… то есть леди Джеанна… стала такой спокойной. Продолжала жить как ни в чем не бывало.

— Она всегда так поступает, сам знаешь.

— Да, милорд, знаю, но для матери, потерявшей единственное дитя, такое поведение довольно странно. А если при этом незадолго до смерти малютки дошли вести о гибели мужа, оно странно тем паче. И даже хуже, чем странно.

Галеран смотрел на расстилающийся перед ним пейзаж, тающий в надвигавшейся ночи. Вдалеке в лагере отца мерцали костры. Галерану стало вдруг безумно жаль, что он так и не увидел своего первенца, что был так далеко от Хейвуда, когда стряслась беда.

А если б он был дома, беды могло и не случиться.

Возможно ли, чтобы любовь — или наваждение — позволила женщине потворствовать убийце собственного сына?

Но нельзя мучить себя!..

— Итак, Грегори умер, и Лоуик занял его место, — будто очнувшись от кошмара, заговорил Галеран. — Это случилось — дай подумать — спустя два месяца после моего отъезда.

— Да, господин.

— И тогда же леди Джеанна узнала о том, что понесла…

Галеран запнулся, затаил дыхание.

Понесла — от кого?

Столько лет бесплодных попыток, а тут вдруг, как по волшебству, — дитя. А потом, без всяких затруднений, еще одно. Неужели Джеанна спозналась с Лоуиком, как только распрощалась в Лондоне с мужем? Или даже была уже в тягости, когда убеждала его принять обет?

Нет, конечно, нет, и не подобает ему давать волю таким подозрениям. Галлот появился на свет через девять месяцев после той, последней ночи, почти день в день.

Ведь так?

— Галлот родился в день Святого Стефана, верно? — Так ему писала Джеанна.

— Да, милорд, мы все хорошо помним этот день. Воистину, счастливый был день.

Слава богу… После можно было бы проверить, сразу ли Джеанна вернулась в Хейвуд из Лондона. Но с нею вместе ехали лорд Вильям, ее дядя Губерт, еще десять вооруженных всадников, три женщины… Нужно обладать дьявольской сноровкой, чтобы при стольких свидетелях суметь уединиться с мужчиной.

— Сэр Раймонд всегда был сметлив, — промолвил Галеран. — Должен признать, он хорошо управлял Хейвудом.

— Да, милорд, — проворчал Мэтью.

— Отчего ты хмуришься?

— Он одержим гордыней и поступал так, будто все в замке принадлежит ему.

— Имел ли он основания?

Мэтью понял, о чем его спрашивали, и покачал головой.

— Не думаю, милорд.

Слышать это Галерану было приятно.

— Итак, следующим событием была весть о моей смерти.

— Да, господин мой. Нам рассказал об этом монах; до него дошли вести из Рима о гибели христианских рыцарей от рук неверных, и он счел вас одним из погибших. То была ночь слез, господин мой. — Мэтью закашлялся и отвел взгляд.

И Галерану было приятно, что его так оплакивали.

— А через несколько дней умер Галлот.

— Да, господин.

Галеран спрашивал, а сам втайне тревожился, как будут истолкованы его вопросы. Но Мэтью он доверял. Мэтью человек честный и преданный, он умеет держать язык за зубами.

— Как отнеслась жена к вести о моей смерти?

Старый слуга задумался и ответил не сразу.

— Господин мой, вы ведь знаете леди Джеанну. Ее поступки непредсказуемы. Эта новость потрясла ее, мы видели. Она задала монаху великое множество вопросов и была очень опечалена. Но потом собралась с духом и объявила, что не поверит в вашу смерть, пока не получит неопровержимых доказательств, а после как будто бы вовсе перестала думать об этом, только молилась больше обыкновенного. Помню, сэр Раймонд все уговаривал ее, все убеждал смириться с горем, но она лишь пожимала плечами. С сэром Раймондом она обходилась круто. Он все же убедил ее поговорить с вашим отцом, но до чего они тогда договорились, я так и не знаю. Леди Джеанна вернулась из Брома как ни в чем не бывало, и мы все приняли ее начало. Никто из нас не хотел верить, что вы погибли, милорд.

— Спасибо, Мэтью.

— Но после ее возвращения, — продолжал тот, — сэр Раймонд осмелел. Думаю, тогда-то он и возомнил, что отныне замок принадлежит ему.

— А потом умер Галлот.

— Да, милорд. И госпожа переменилась.

— Надо думать…

Галерану хотелось спросить, на самом ли деле Джеанна сделала Лоуика своим любовником, но промолчал, ибо знал, что так она и поступила.

Еще ему хотелось знать, в самом ли деле она допустила его к себе в постель почти сразу после вести о возможной гибели мужа, после, увы, бесспорной смерти сына. Но именно так и было, иначе девять месяцев спустя она не родила бы второго ребенка.