– О, оказывается, меня можно поздравить! Вы прелестно выглядите в этом наряде. И как приятно сознавать, что на вас нет ничего вашего, только мое.

– Еще одно такое напоминание, – предупредила я, – и вы, монсеньор, больше никогда меня не увидите.

– Ну полно, полно! Вы же знаете, как я люблю пошутить.

Разглядывая меня и оценивающе, и восхищенно, он мягко сжал мои руки.

– Сюзанна, вы меня поражаете. Кто бы мог подумать, что вы станете еще соблазнительней? Какие чары даруют вам вечную юность и вечное очарование? А ведь вы сидели в тюрьме, как мне известно.

– Да, монсеньор, целых девять месяцев.

– Ну, а сейчас, когда вы вернулись к своему семейному очагу, у вас… есть воздыхатели?

Я улыбнулась, про себя подумав: «Видел бы он меня в Сент-Элуа!» В деревянных башмаках и подоткнутой юбке. Уж какие там воздыхатели…

– Ну, об этом мы поговорим позже, – произнес граф решительно. – Хотя, я уверен, моя дорогая, вы наставили мне целую кучу рогов.

Я вспомнила о сыне, который дожидался моего появления где-то за дверью, и быстро спохватилась. Мне стало совестно. Как я могла хоть на миг забыть о Жанно?

– Ваше высочество, нас ждет мальчик… наш мальчик, – сказала я серьезно, пристально глядя на принца.

– А, так вы привезли сына?

– Да, как вы и просили.

– Что же вы молчали до сих пор?

Жан остановился на пороге, прижимая роскошную шляпу к груди. Я почему-то думала, что в новой богатой одежде он почувствует себя несвободно и скованно, но не тут-то было: мальчик держался с отменным достоинством и даже, мне показалось, не без надменности. С полным самообладанием он отвесил принцу поклон, так, как учила его я.

– К вашим услугам, сударь, – произнес он тоненьким, но твердым голоском.

В синих глазах сына я читала явную гордость. Со всем возможным вниманием он смотрел на графа д'Артуа, которого теперь рад был считать отцом. Граф протянул ему руку – не ладонью книзу, как для поцелуя, а так, как подают для пожатия. Я с трудом верила в то, что вижу: принц редко кого удостаивал подобной чести. По уши залившись румянцем и задыхаясь от гордости, Жанно в ответ тоже протянул руку и ответил на пожатие.

– Меня зовут Жан Анри, сударь, – проговорил он быстро-быстро, – мама привезла меня к вам, потому что сказала, что вы мой отец.

Ну вот, подумала я, все мои наставления летят к черту. Жанно нарушал их так легко, словно никогда не слышал.

– Что ж, она сказала вам правду, – произнес граф, внимательно разглядывая мальчика.

Повернувшись ко мне, он вполголоса добавил:

– А ведь у него глаза синие. В кого бы это, а, моя прелесть?

Пожав плечами, я с холодной улыбкой ответила:

– Если вам угодно сейчас обсуждать эту тему, могу напомнить, что у вашего деда, как и у моего отца, глаза были синие. Надеюсь, милостивый государь, вы по достоинству, оцените ту снисходительность, с которой я дала вам объяснения по тому поводу, в чем отчитываться вовсе не обязана.

Я сказала это со всем высокомерием, на какое была способна, и принц знал, что, когда я начинаю говорить таким тоном, это значит, что задета моя гордость. Он оставил затронутую тему.

– Ваша мама сказала вам правду, Жан Анри. Я ваш отец. И мне очень жаль, что мы с вами только сейчас встретились.

– Мама очень давно о вас рассказывала! Только когда была революция, надо было молчать. Никто не должен был знать, что вы мой папа.

Принц наклонился, провел рукой по волосам мальчика, внимательно заглянув ему в лицо. Для меня было неожиданностью прочитать на лице графа д'Артуа удивление и даже некоторую нежность. Жан действительно выглядел необыкновенно смелым и решительным мальчиком.

– Скажите, Жан, хотели бы вы всегда жить рядом со мной, раз уж я ваш отец?

У меня зазвенело в ушах. Что это – шутка? Если бы принц посмел шутить, задавая такие вопросы, я бы, наверное, выцарапала ему глаза. Но он, к счастью, спрашивал хотя и весело, но серьезно.

Жан взглянул на меня.

– Если мама согласится, то, конечно, да, папа!

Я с укоризной взглянула на сына. Ну никак не мог он удержаться от этого слова – «папа». Он даже Берте завидовал только потому, что у нее есть человек, которого она может так называть.

Принц рассмеялся, потрепал сына по плечу.

– Ну вот и отлично. Что у вас с рукой, Жан?

Глядя на графа широко раскрытыми, полными доверия, наивности и почти любви глазами, Жан простодушно пояснил:

– Берта позвала меня качаться на лозе, а сама упала прямо на меня. Я сломал руку. Теперь уже лубок сняли, но я еще не совсем оправился.

– Ничего. Полагаю, это не помешает вам принять от меня некоторые подарки.

Я внимательно следила за происходящим. Граф снял с руки кольцо с изумрудом и надел его на палец мальчику.

– Возьмите это, Жан. Я так мало вам пока давал. Но это ничего: когда-то я обещал вашей маме заботиться о вас, и я сдержу слово. – Выпрямившись, он добавил: – Но у меня есть для вас что-то более ценное.

Граф д'Артуа, подумав, сиял со стены длинную кривую саблю в дамасских ножнах, инкрустированную перламутром и бриллиантами, с эфесом, отлитым из чистого золота. Жан понял, что именно ему собираются подарить, и глаза его заблестели: он уже два года мечтал о настоящей, не деревянной сабле! Пока у него был только маленький кинжал, подаренный дедом.

– Это сабля моего прадеда, короля Станислава Лещинского, отца королевы Марии Лещинской. С ней он сражался у Данцига. Это одна из тех вещей, которые могут принадлежать только Бурбону. Вас уже можно причислить к ним. Это вам на память обо мне, Жан.

И он поцеловал мальчика в лоб.

Я не верила своим глазам. Я впервые видела, чтобы принц так разговаривал с ребенком. Насколько я помню, еще при Старом порядке своим детям он не уделял никакого внимания.

– Ну а что ты скажешь, Жан, о целой куче шоколада, ванильных пирожных и мороженого? Как тебе это нравится?

– Очень нравится, папа, – простодушно ответил Жанно. – А где?

– В соседней комнате ждет тебя не дождется.

Жанно столько лет не то что не ел, но даже не видел подобных лакомств. Прицепив длинную саблю сбоку и поддерживая ее, чтобы не била по ногам, он поволок ее за собой к двери, даже забыв церемонно поклониться.

Я посмотрела ему вслед, вздыхая. У меня были все основания быть более чем довольной этой встречей. Принц, при его легкомыслии и полнейшем равнодушии ко всему, что прямо не касалось его удовольствий, не мог вести себя лучше. А уж на подарки я и не надеялась. Вот радость-то для Жанно… Меня, правда, несколько удивил вопрос графа: «Хочешь ли ты жить рядом со мной?»