Крячко расспросил всех восьмерых человек, в лаборатории культуры тканей сегодняшним утром находившихся. Главное, что он выяснял, – с кем, когда и о чем говорил покойный завлаб в ближайшие дни и не вызвали ли у него эти разговоры либо что другое приступов злости, дурного настроения и прочих «негативных эмоций»?

– Лев, ты же знаешь – о росте подозреваемого трех свидетелей расспрашиваешь, и то у одного карлик, у другого – наш коллега дядя Степа – великан! А тут психология сплошная, темный лес. Что за зверь такой – дурное настроение, сам точно сформулируй! Одному кажется, что человек крюк для веревки и мыла кусок присматривает, а другому – что у него намедни американский дядюшка-миллионер коньки отбросил и пора за наследством двигать. Кто одно, кто другое, знакомая твоя даже всплакнула от переживаний.

– Поделикатней не мог, психолог… – Льву стало жаль понравившуюся ему Кайгулову. – Что, совсем по нулям?

– Это ты обижаешь, начальник! – Станислав скорчил унылую мину, но сразу же заговорил очень серьезным голосом: – Первый интересный момент: не успел я зайти в лабораторию, как твоя лекторша ко мне подпорхнула и поинтересовалась, не нашли ли наши эксперты – дословно – «наркотического криминала» в списке, тобою унесенном. Весело так спросила, с незлобной подначкой и блеском в глазенках. «Какой такой список, – придуриваюсь я, – знать ничего не знаю, мне начальство про это ничего не говорило», а сам замечаю, что при этом ее вопросе выражение морды лица у одного из окружающих становится, как бы это сказать, тухлым.

– У Алаторцева, я догадался? – перебил друга Лев.

– Догадался, Шерлок ты наш доморощенный, но фамилию его я позже узнал. Сам знаю, к делу этого не подошьешь, но и ты меня не первый год знаешь – голову на отсечение дам, что-то ему резко не понравилось, то ли вопрос ее, то ли… не знаю.

– Станислав, давай по порядку. Ты опрос прямо в лаборатории вел? Они ответы друг друга слышали?

– Ты меня, Гуров, совсем за младенца держишь или как? – Крячко даже засопел от обиды. – Дудки им, а не «слышали». Там есть закуток такой – три на два метра, кстати, громко именуемый кабинетом заведующего. Там мы с ними и общались. По очереди. Про настроение – полный разнобой на любые вкусы, это я уже говорил, но шестеро из восьми четко отметили, что в понедельник, за день до смерти то есть, Ветлугин в этом самом кабинете больше двух часов – с десяти или около того утра и почти до их обеда, до часа, – в этом самом кабинете беседовал с Алаторцевым.

– Алаторцев подтверждает?

– Что он, пыльным мешком вдаренный, очевидку отрицать? Подтвердил, конечно. – Станислав достал сигарету и вновь протянул пачку Льву. Тот, помедлив, сигарету взял. Закурили. Станислав, несколько раз глубоко и с явным наслаждением затянувшись, продолжал: – Криминала в том, что человек говорит со своим прямым шефом и научным руководителем, я лично не нахожу. Да и ты, уверен, тоже. Молчи, знаю, о чем спросить хочешь, у тебя на физиономии все написано. Отвечаю на оба твоих мною угаданных вопроса. Первое: тема разговора, по словам Алаторцева, его докторская диссертация. Работа по ряду причин затормозилась, забуксовала, и ему Ветлугин дал накачку, отругал, ну и в том же духе.

– То есть настроение у Ветлугина после этой накачки своего докторанта вполне могло и подпортиться, Алаторцев это не отрицает, так?

– Он это утверждает. Это ответ на второй угаданный вопрос. Я же говорю – что угодно, только не дурак! А вот остальные – ни то ни се. Кроме двоих. Кайгулова уверена, что разговор шел именно о диссертации. Основания – еще на той неделе шеф говорил о работе Андрея Андреевича с ней. Советовался и был недоволен. Почему с ней? Дед так захотел, и вообще без комментариев. Настроение после разговора у него было обычным, она Деда неплохо знает и ничего такого не заметила. А вот «Андрюша» – обрати внимание на оговорку – вышел после критики своего шефа из кабинета «бледный и потрепанный». И, опять же, верь на слово – говорит она мне все это, а глаза тревожные и… вспоминающие, что ли. Не врет, нет, но и всю правду не говорит.

– А кто второй? Ты сказал «кроме двоих».

– Второй – пан Твардовский. Но с ним – вообще поэма экстаза! Поначалу ничего интересного он мне не рассказал, карамельная тянучка, как у всех. Когда я уже уходил, получилось так, что вышли вместе. Тут я, по твоей наводке, под совместный перекур завел разговор о Речи Посполитой вообще и о своих великолитовских корнях, в частности. Словом, «Еще Польска не сгинела…», полонез Огинского, Тадеуш Костюшко и далее по нотам. Лева! Что с ним стало! Я, признаться, давно такого не видел… А уж как выяснилось, что я не только про Пястов знаю, но и про Лещинских, Вишневецких и Радзивиллов наслышан и, что характерно, их не путаю… Тут я стал «пан Станислав», и меня повлекли в какой-то погребок около Ботсада и заставили выпить на брудершафт «по чарке бимбера», то есть по пятьдесят граммов поганой водки за Великое княжество Литовское и почему-то за папу Иоанна Павла II, он же в прошлом кардинал Кароль Войтыла. Расчувствовался пан Вацлав чуть не до сладких слез! Я подпеваю, попутно жалуясь на судьбу и тупое начальство, на тебя то есть!

– Ну, спасибо, – Лев с трудом сдерживал прорывающийся смех. – И дальше что?

– Дальше взяли мы еще литровку пива под соленые орешки, и пошел разговор за жизнь. У них там режим полной свободы, я так понял, что коль пошло творческое горение, так хоть неделю на работе не появляйся и гори дома, так что мой ясновельможный пан Вацлав не торопится. Я, прямо по Высоцкому, «подливал и поддакивал» и монолог панский мотал на ус. Пересказывать не буду, ты к польской истории большого интереса никогда не выказывал, а мужик этот, Твардовский, и впрямь на редкость приятный. И Ветлугина покойного любил. Но! Опять же два интереснейших момента. Он считает, что после пресловутого «обсуждения диссертации» Дед их вышел из закутка, «как будто ему кипятка в штаны плеснули», другие же не заметили, по его словам, потому что Деда знали куда хуже.

– А что ж он тебе этого сразу не сказал, до ностальгически окрашенных посиделок ваших?

– И я было поинтересоваться собирался, но не успел. Сам смущенно так пояснил, мол, гордость шляхетская не позволила, я – человек посторонний, из «органов» – ты бы видел, с каким он видом это словечко выговорил! – Станислав смачно сплюнул. – До чего противно иной раз такой тон от хороших людей слышать. «Соседи», мать их так, чекисты недоделанные виноваты, заработали репутацию, а честные сыскари – отдувайся… – Он с досадой махнул рукой и продолжил: – А тут материи тонкие, и вообще я ему туповатым показался. Но теперь, поняв, «кто есть пан Станислав», он, конечно… Я под конец больше всего боялся, что он совсем на польский перейдет.

– Ладно, давай про второй момент. Непонятно, как же это Кайгулова ничего не заметила. Она к Ветлугину близка была и явно шефа любила. Лгать ей – не вижу смысла.

– А-а! Вот это второй момент и есть, я пана Вацлава о том же самом осторожненько спросил, – Крячко победно замолчал, явно наслаждаясь ситуацией.

– И что он тебе ответил? Да не тяни ты кота за хвост, знаю я, давно знаю, какой ты у нас умный! Не разбегайся, прыгай!