Алджернон. Но не могу же я есть булочки неспокойно. Я бы обязательно запачкал жиром манжеты. Булочки нужно есть только спокойно. Другого способа не существует.

Джек. А я тебе говорю, что при таких обстоятельствах есть булочки бессердечно — как спокойно, так и неспокойно.

Алджернон. Когда я расстроен, единственное, что меня успокаивает, — это еда. Люди, которые меня хорошо знают, могут засвидетельствовать, что в случае крупных неприятностей я от всего отказываюсь, кроме еды и питья. Вот и сейчас я ем эти булочки только потому, что несчастлив. Кроме того, я ужасно люблю домашние булочки. (Встает.)

Джек (тоже встает). Но это еще не причина, почему ты решил проглотить их все без остатка. (Забирает у Алджернона блюдо с булочками.)

Алджернон (протягивает ему кекс с изюмом). Может быть, ты съешь вместо булочек этот кекс? Я лично не люблю кексов.

Джек. Черт возьми! Неужели человек не может себе позволить есть свои собственные булочки в своем собственном доме?

Алджернон. Но ты только что утверждал, что есть булочки бессердечно.

Джек. Я говорил, что это бессердечно с твоей стороны, особенно при данных обстоятельствах. А это совсем другое дело.

Алджернон. Может быть. Но булочки-то ведь те же самые. (Отбирает у Джека блюдо с булочками.)

Джек. Алджи, прошу тебя, уезжай ради Бога!

Алджернон. Ты ведь не станешь меня выпроваживать без обеда. Это был бы чистый абсурд. Я никогда не уезжаю не пообедав. На такое способны одни лишь вегетарианцы и подобные им субъекты. А кроме того, я только что договорился с доктором Чезьюблом, что он окрестит меня, так что без четверти шесть я стану Эрнестом.

Джек. Дорогой мой, чем скорее ты выкинешь из головы эту блажь, тем лучше. Это я договорился сегодня утром с доктором Чезьюблом о том, что в половине шестого он окрестит меня, и я, разумеется, возьму себе имя Эрнест. Гвендолен одобрила бы это. Не можем же мы оба быть названы одним именем. Это было бы просто нелепо. Кроме того, я, в отличие от тебя, имею право креститься. Нет никаких доказательств, что я был крещен. Скорее всего, не был; доктор Чезьюбл придерживается того же мнения. Ну а с тобой дела обстоят иначе. Ты-то уж наверняка был крещен.

Алджернон. Да, но меня не крестили многие уже годы.

Джек. Пусть так, но один раз ты ведь все-таки был крещен. А это самое главное в таких делах.

Алджернон. Это верно. В том смысле, что я уж наверняка знаю: мой организм это испытание выдержит. А вот ты сомневаешься, подвергался ли ты этой процедуре или нет, так что для тебя она может оказаться рискованной. Может быть причиной серьезной болезни. Не забывай, что всего неделю назад твой ближайший родственник чуть не скончался в Париже от острой простуды.

Джек. Да, но ты ведь сам сказал, что простуда — болезнь не наследственная.

Алджернон. Знаю. Так считали когда-то, но так ли это сейчас? Наука идет вперед семимильными шагами.

Джек. Могу я поинтересоваться, Алджи, что ты собираешься делать?

Алджернон. Ничего. Это то, что я пытаюсь делать последние десять минут, тогда как ты делаешь все от тебя зависящее, чтобы отвлечь меня от этого занятия.

Джек. Ну а я собираюсь выйти в сад и поговорить с Гвендолен. У меня такое ощущение, что она ждет меня.

Алджернон. Судя по той исключительно холодной манере, с которой ко мне обращалась Сесили, она меня тоже там ждет, поэтому я ни в коем случае выходить в сад не буду. Если мужчина делает то, чего от него ожидает женщина, она никогда не будет о нем высокого мнения. Нужно всегда делать то, чего женщина от тебя не ждет, и говорить ей то, чего она не понимает. И тогда между обеими сторонами будет полное взаимопонимание.

Джек. Какая чепуха. Ты всегда говоришь чепуху.

Алджернон. Гораздо разумнее говорить чепуху, чем выслушивать ее, мой дорогой друг, причем первое встречается гораздо реже, чем второе, несмотря на все то, что принято говорить на этот счет.

Джек. Я не слушаю тебя. Я не могу тебя слушать.

Алджернон. Это не что иное, как ложная скромность. Ты прекрасно знаешь, что если постараешься, то сможешь меня слушать. Ты вечно недооцениваешь себя, а это глупо, учитывая, сколько вокруг самонадеянных людей… Джек, ты снова ешь булочки! Мне это не нравится. Осталось всего лишь две. (Берет блюдо с тем, что осталось.) Я ведь тебе сказал, что обожаю сдобные булочки.

Джек. А я ненавижу кексы.

Алджернон. С какой тогда стати ты угощаешь ими гостей? Странное у тебя представление о гостеприимстве.

Джек (раздраженно). Ну при чем тут кексы?! Мы ведь говорим не о них. (Подходит к Алджернону ближе.) Алджи, ты меня просто бесишь. Почему ты никогда не можешь придерживаться сути разговора?

Алджернон (медленно выговаривая слова). Потому что мне это вредно.

Джек. Черт возьми, кого ты из себя строишь? Терпеть не могу, когда кого-то из себя строят.

Алджернон. Что я тебе могу ответить, друг мой? Если тебе не нравится, когда кого-то из себя строят, если, иными словами, тебе не нравится поза, тогда я вообще не понимаю, что тебе может нравиться. Кроме того, это не поза. Придерживаться сути разговора мне действительно противопоказано. От этого я испытываю настоящую боль, а я ненавижу любую физическую боль.

Джек (ходит взад и вперед по сцене, время от времени бросая на Алджернона яростные взгляды. В конце концов подходит к чайному столику). Алджи, сколько раз тебе повторять, чтобы ты уезжал? Твое присутствие здесь нежелательно. Почему ты не уезжаешь?

Алджернон. Я еще не допил свой чай. И у меня осталась еще одна булочка. (Берет последнюю булочку.)

Джек со стоном опускается в кресло и закрывает лицо руками.

Занавес

Гостиная в доме мистера Уординга. Джек и Алджернон — на тех же местах и в тех же позах, что в конце третьего действия. В глубине сцены, из сада, появляются Гвендолен и Сесили.

Гвендолен. То, что они не сразу пошли за нами в сад, как можно было бы ожидать от других молодых людей, доказывает, что они еще не совсем потеряли стыд.

Сесили. Они ели булочки. Это говорит о раскаянии.

Гвендолен (после небольшой паузы). Они, кажется, не заметили, что мы вошли. Может быть, вы покашляете?

Сесили. Но у меня уже прошел кашель.

Гвендолен. А сейчас они смотрят на нас. Какое бесстыдство!