– Не вашего ума дело! – рявкнул распорядитель. – Ну, приступили.

Двое его помощников отобрали несколько человек поздоровее и повели к сваленным в углу, под пропитанной жиром рогожей мешкам. В число отобранных попал и Афанасий. Их заставили взять по одному мешку и оттащить в сторонку. Мешки были увесистые, пуда по два.

– Теперь вот от той стены, – один из помощников показал плеткой на дальнюю стену, к коей согнали остальных рекрутов, – медленно рассыпайте содержимое. Да не в кучу, а так, чтоб как можно шире попало. Остальные ровнять будут. Ясно?

Все послушно закивали головами. Теперь Афанасию стало понятно назначение странных граблей без зубьев.

– Да лица прикройте, чтоб потом кровью не харкать, – проговорил один и натянув на низ лица висевший на шее платок, поспешил отступить ближе к выходу. Афанасий, недолго думая, оторвал от подола рубахи широкую полосу и завязал на затылке, прикрыв нос и рот. Другие сделали то же самое, многие были знакомы с такими способами строительства.

В мешках была смесь молотой извести с песком, золой и клейкой рисовой мукой, судя по запаху. Если такую как следует намочить, через некоторое время она застывала в камень, который ни вода, ни огонь взять не могли. Именно таким щитом им и предстояло покрыть пол взрывной камеры. И даже дополнительно воды носить не надо – той, что текла с потолка и стен, вполне хватало для смачивания.

Тяжело вздохнув и поплевав на руки, Афанасий взял мешок и пошел к дальней стене, где уже ждали рекруты с замотанными лицами. Развязав тесемку, он стал высыпать его содержимое мешка, широко водя горловиной, как сеятель на посадке. Известковая пыль клубами поднялась в воздух. Рекруты заработали ровнялками, поднимая новые клубы взвеси. Напитываясь водой, она оседала на повязке, проникая сквозь, драла горло, застывала на потной шее жутко чешущимся панцирем, оседая на ресницах, ела глаза.

– Не тереть, не тереть глаза, бараны! – надрывались охранники.

Но кто-то все же не выдерживал. И тут же сваливался на землю, крича и пытаясь промыть их грязной водой. Щелкали плетки распорядителей, оставляя на спинах несчастных сочащиеся кровью рубцы.

– Маски не снимать! – орали надсмотрщики на тех, кто пытался глотнуть хоть немного воздуха, сорвав с лица затвердевшую маску, и валился на землю, сотрясаемый приступами кашля. И снова щелкали плетки.

Мешок Афанасия опустел. Оглянувшись, он заметил, что уже большую часть пола камеры покрывает медленно твердеющий серый панцирь. Ну, слава Богу. Значит, скоро и передохнуть дадут, пока не застынет. Не заставят же по колено в вязкой жиже работать.

Второй мешок пошел легче. Купец приноровился дышать неглубоко и смотреть вокруг сквозь щелочки едва приоткрытых глаз. Как он и предполагал, работу остановили, когда дошли до выхода. Чихающих и кашляющих, их погнали на поверхность. Многие факелы в лазе уже догорели, но людям, чьи глаза были почти залеплены мокрой известью, было все равно.

Выбравшимся на свежий воздух дали умыться из ведер специально заготовленной водой. Постирать рубахи, чтоб не застыли к утру в камень. Из тех же ведер и напились. А затем попадали, кто где стоял. Бедолага подобрался к Афанасию поближе и привычно уселся радом. Показал, что будет сторожить, хоть и сам валился с ног. Купец привычно потрепал его по голове и смежил веки. Но то ли не давали уснуть ноющие во всем теле мышцы, то ли неясно мрачные мысли. Поворочался, но сон не шел.

Он перевернулся на спину, толкнул Бедолагу в плечо, жестами велел спать. Тот понял, прилег на траву и тут же засопел. Купец заложил руки за голову и уставился в бархатно-черное звездное небо, наслаждаясь тишиной и пением кузнечиков, коих по ночам не пугали пушечные выстрелы и стоны умирающих. Взгляд его сам собой нашел знакомые созвездия.

Долго смотрел, как Плеяды и Орион в зорю входят, а Большая Медведица головою поворачивается на восток. Так же стояли созвездия, когда он только пришел в землю индийскую. Да потом еще раз так стояли. И еще раз. А стояли ли еще? Три года он тут провел или уже четыре? Господи, помоги выбраться, помоги добраться домой.

Лишь только первые лучи солнца коснулись верхушек окрестных деревьев, прозвучал сигнал огромный медной трубы. Под крепостью загрохотало, побежали по дорогам новые отряды воинов, спеша нырнуть в гущу кровавого сражения. Поехали телеги с едой и осадными снастями.

Вопли распорядителей и пинки воинов-охранников заставили рекрутов подняться. Они натянули едва просохшие рубахи, оправились в кустах, намотали на шеи выполосканные с вечера тряпки, забросили на плечи палки-ровнялки и гуськом потянулись к проходу. Тем же, кто вчера рассыпал порошок, велели взять мешки с новой порцией.

– Да, не о таком мечталось, когда я о службе в войске ханском думал, – пробормотал кто-то рядом.

– Живым останься, потом уж о мечтах сожалеть будешь, – ответил ему сухой, надтреснутый голос наглотавшегося извести человека.

– Двум смертям не бывать, – бодро добавил третий.

В любой самой тяжелой ситуации всегда отыскивается такой весельчак, которому и море по колено. Афанасий вздохнул, ныряя в лаз. Когда-то и он так думал, был молод, задорен и не боялся ни черта лысого, ни суда божьего. А сейчас… Он снова вздохнул, прислушиваясь к ломоте во всем теле. Да, не тот он стал, ох, не тот.

Уворачиваясь и морщась от летящих с потрескивающих факелов брызг смолы и жира, дошли они до большого зала. За ночь серая жижа затвердела так, что любо-дорого. Сверху на нее накапало много воды, но большая часть стекла, оставив коричневые разводы. Распорядители заставили сгрести ее к стенам и дали команду продолжать. Афанасий накинул на лицо тряпку и развязал горловину мешка. Широкими движениями стал рассыпать смесь по полу. Сегодня дело шло легче, известь лезла в рот и залепляла глаза, но была не такая злая. То ли в состав сыпанули больше песку, то ли тело привыкло. К полудню все принесенное было рассыпано, а пол поблескивал новым, быстро застывающим слоем. Распорядители повели всех наружу.

На поверхности едва перевалило за полдень. Стоящее почти в зените солнце палило нещадно, мигом превращая сырую известь в каменный панцирь. Воды было вдоволь, и мужики спокойно отмыли рубахи, порты, бороды, волосы, да и сами окатились. Афанасий тоже помылся, но осторожно, пряча от других сверток с книжицей и мешочками с порошком, нужным для ковки булата. Затем с облегчением натянул на себя влажную одежу и привесил сверток к поясу.

Чуть позже принесли и поесть. Давно осточертевший рис с пряностями (их бы в мешок, да на Русь, вот бы денег заработать, мимоходом подумал тверич), и пресные лепешки показались почитай два дня не евшему Афанасию манной небесной. И даже недалекие взрывы и запах гари от штурмуемой крепости не мешали ему с аппетитом трапезничать. Рядом присел Бедолага, протянул половину лепешки. Купец хотел было взять, да постеснялся обкрадывать убогого.

– Не надо, сам поешь, вон худой какой, – пробормотал он.

– Спасибо, – ответил тот так благодарно, словно купец простил ему долг.