Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тот частный эпизод из фронтовой жизни на заключительном этапе войны не заставил бы меня сейчас доискиваться до истинных причин появления человека в рясе перед поднявшимися в атаку гвардейцами, если бы я не встретил здесь, в Кулундинской степи, человека за чтением молитвы перед пустым полем.
— Как часто он выходит в поле на молитву? — спросил я шофера.
— Вижу в третий раз, — неохотно ответил шофер и, повременив, предупредил: — Не надо его трогать, пусть молится про себя, никому не мешает.
— Я не собираюсь трогать его, только интересно, кого он тут приобщает к своей вере?
— Это его надо спросить... Если никого, то заставляет думать о себе проезжих и прохожих.
— В этом он чем-то похож на того человека в рясе и с крестом в лучах прожектора, — сказал я и поведал шоферу фронтовую историю.
Выслушав меня, шофер оживился:
— Могу об заклад биться, могу «вселенную» на плаху положить, — он показал на свою голову, — мог и Митрофаний такое совершить. Мог...
Мне стало ясно, что «вселенная» моего собеседника заполнена сомнениями, поэтому он побаивается резко выступить против Митрофания. Я промолчал, обдумывая, как можно объяснить такие явления в наше время.
— Вот и приехали, — сказал шофер, резко нажав на тормоза.
Свет фар уперся в крыльцо гостиницы. На веранде, с подветренной стороны, идет чаепитие. Первыми выскакивают из-за стола дочь Наташа и сын Максим. Пыль на висках, пыль на бровях, бетонная шершавость от песка на моем небритом лице, хруст пропотелой толстовки — все удивляет их. Они не дают опомниться, тянут в сарайчик, приспособленный под душевую.
— Зря нас с собой не взял, — упрекнул Максим, а Наташа без передыху тараторит о том, что их приглашают побывать в разных колхозах района и родственники погибших фронтовых друзей зовут в гости, хоть на неделю; что не надо мотаться по пыльным дорогам, есть какой-то другой путь; что в Кулунде жарко и знойно, но люди добрые, злых не встречали, все расспрашивают о Москве, как там живется.
— А ты все мотаешься и мотаешься, — продолжала она. — Тут на веранде люди со своими заботами ждут тебя.
— Кто?
— Знаю, но не скажу. Сам посмотришь, проверю твою зрительную память.
В голосе дочери послышались непривычные для меня нотки самостоятельных суждений о людских нуждах и заботах. До сих пор, как мне казалось, она умела лишь хорошо пересказывать содержание прочитанных книг на исторические темы, подражать матери в попытках взять власть надо мной, командовать мною в домашних делах, не вникая в существо событий, происходящих за стенами квартиры, а здесь, оказывается, ее интересует круг моих друзей. Сын молчун, пока только приглядывается, но в нем тоже созревают какие-то перемены. Что ж, пожалуй, не зря привез их сюда: инкубаторные цыплята на воле шустреют не по дням, а по часам.
За чашкой чая, приглядываясь и прислушиваясь к собеседникам, я старался припомнить, где и когда встречался с ними. Половину из них мог назвать по имени, не боялся ошибиться. Женщины моего возраста и чуть моложе. Рядом с ними сыновья и дочери. Все они будто сговорились, не называют себя, проверяют мою память. Это Наташа подготовила их к такому спектаклю. Но мне ясно — это родственники, сестры и жены моих боевых друзей. Называю по имени одну, другую, третью... И каждая, улыбнувшись, хватается за платок. Слезы перехватывают и мое горло. Всплеск веселого удивления и смеха, задуманный в сценарии дочери, обернулся тяжелым дыханием с подколами в сердце.
Долго и терпеливо молчала молодая женщина, сидевшая чуть в стороне от стола. Кто же она? Лицо смуглое, брови сомкнулись над переносьем, густые волосы спадают на широкие плечи двумя волнистыми потоками. Широкие плечи...
— Таня Чирухина!.. — вырвалось у меня.
— Была Чирухина, а теперь не знаю, как называться... — На коленях у нее дремлет годовалый ребенок. Она переложила его с одной руки на другую. Руки большие, загорелые. — Как вы меня могли узнать, ведь перед войной я была еще в зыбке?
— Отца твоего хорошо помню, — ответил я и достал из грудного кармана листок. — Ездил в Урлютюпский совхоз, хотел показать тебе и брату вот эту записку. Почерк твоего отца. Небось хранишь его фронтовые письма?
— Мать перед смертью их куда-то девала. Мы тогда были еще маленькие... Не помню.
— А Петр?
— Петр... Он теперь совсем без памяти. Спился, накуролесил и вот скрывается где-то там, в степи.
— Я только что побывал в поселке Урлютюпского совхоза. Сторож-казах сказал мне, что Петр сбежал куда-то в тайгу...
— Неправда, — прервала меня Татьяна. — Не пойдет в тайгу степной человек. Там он обивается, возле этого сторожа.
— Удивительно, почему он скрылся от меня?
— Значит, кто-то успел предупредить его. Скрылся, стыдно стало на глаза добрым людям показываться. Так опуститься! Скоро он от себя будет прятаться.
— Почему? Ты ведь тоже работала вместе с ним там, в тракторной бригаде.
— Работала и проработалась. Вот... — Она показала глазами на ребенка.
— У ребенка, вероятно, есть отец?
— Был, потом сбежал, еще до родов.
— Можно найти.
— Зачем?.. Лишний нахлебник на мою шею. Не хочу и видеть его. Без него вспою и вскормлю. Только теперь как-то надо восстановить сыну мою девичью фамилию. Назвали его именем деда — Василий. Чирухиным Василием он должен стать. Помогите...
— Попросим Екатерину Ивановну Белякову, главу районной власти, — ответил я.
— Она и велела побывать тут, посоветоваться и показать вот его...
Татьяна развернула проснувшегося мальчика. Мы