– Тогда ты, наверное, читал, что Козерогам трудно демонстрировать свои чувства. Твой отец просто не умеет показать тебе, как он тебя любит. Но ведь слова и подарки еще не означают любви. Ты же понимаешь, что важно то, что у человека в душе.

Арсений молча сопел.

Перекрывая шум набегающих волн, из моей сумки раздался мотив бетховенского «Сурка».

– Танюш, ты где? Я тебя потерял!

– Понимаешь, мы сейчас на берегу залива, недалеко от «Приморской».

– Мы? Ты не одна?

– Я не одна. Но эта встреча важна и для тебя тоже.

Арсений уселся у самой воды, он делал ров из песка и вокруг укладывал ракушки.

– Я сейчас приеду.

– Не вздумай! Я тебе потом все объясню.

– Таня, мы же договаривались, что я всегда буду рядом с тобой!

– Но это не всегда возможно. Вспомни, о чем мы еще договаривались. Что сейчас важно для нас?

– Арсений?

– Ну, наконец-то. Я тебе позже перезвоню. Целую.

Ров у Арсения получился уже совсем глубокий. Я внезапно поймала себя на мысли, что очень хочу взять в руку горсть шероховатых, пропитанных морем и солнцем ракушек и выложить на песке имя – Борис.

– И горы твой папа тоже любит, потому что он Козерог, – продолжила я как ни в чем не бывало.

– Да, знаю. Я читал, что стихия Козерогов – земля.

– А ты кто по гороскопу?

– Рак. Я родился четырнадцатого июля.

Я запрокинула голову и захохотала. Арсений с недоумением смотрел на меня.

– Вот здорово! Надо же! Я тоже родилась четырнадцатого июля.

– Не может быть!

– Ну правда! А вообще, ты знаешь, у меня в школе была учительница английского, Белла Семеновна, старенькая такая старушка, так вот она рассказывала, что практически в любом сообществе людей – ну в классе, к примеру, или в рабочем коллективе – есть те, кто родился в один и тот же день в году! И ты знаешь, я проверяла – так оно и есть.

Арсений смотрел на меня, приоткрыв рот.

– И представь себе, что именно у моей любимой Беллы Семеновны был день рождения – ну угадай, когда?

– 14 июля?

– Да!

Арсений помолчал.

– А она правда была вашей любимой учительницей?

– Ну да, конечно!

Господи, бедный ребенок не знает, что в школу можно ходить с радостью и удовольствием!

– Она была очень добрая и очень любила то, чем занималась, – серьезно объясняла я Арсению. – Мне с самого начала язык чрезвычайно легко давался, просто на удивление, и я ходила у нее в «любимчиках»…

– А почему?

– А я – как сейчас помню – на самом первом уроке прочитала стихотворение – мама занималась со мной до школы, – и Белла Семеновна чуть не расплакалась тогда…

– А какое?

– Тебе действительно интересно? – я прокашлялась.

When I’m sad, I want to cry.

When I’m proud, I want to fly.

When I’m curious, I want to know. When I’m impatient, I want to go.

When I’m bored, I want to play.

When I’m happy, I smile all day. When I’m puzzled, I want to shrug.

When I’m loving, I kiss and hug.

– When I’m loving, I kiss and hug, – как будто про себя повторил Арсений.

Я внезапно почувствовала непреодолимое желание обнять, приласкать, прижать к себе этого долговязового одинокого ребенка.

Но только глубоко вздохнула.

– А она… – спросил Арсений после паузы, – эта Белла Семеновна… еще жива? Теперь помолчала я.

– Не знаю, Сенечка. Как-то год назад я ехала в метро, было много народу, и вдруг я случайно увидела ее, она сидела и проверяла тетрадки. Кругом толпа, а она сидит и красной ручкой ошибки подчеркивает. Знаешь, она везде и всегда ходила с тетрадками, и тут я ее увидела, и у меня слезы на глаза навернулись…

– И вы… Вы подошли к ней?

– Нет.

– Почему? – тихо спросил Арсений.

– Не знаю. Трудно объяснить. Она была такая старенькая, уставшая, и было много людей вокруг, и я подумала: вдруг она меня не узнает… Ты прав, Сень, надо было подойти.

Распрощались мы вполне довольные друг другом. Я было попыталась напроситься к друзьям Арсения – йогам, объясняя это своим интересом к учению сахаджи, но в этом вопросе Арсений оказался категоричен:

– Нет, Татьянсанна! Вам там будет неинтересно. Про сахаджи я вам сам расскажу.

Следующие несколько дней мы с Борисом не виделись. Он звонил мне каждое утро, справлялся о моих планах на день и не собираюсь ли я куда-нибудь исчезнуть.

– Мистер Рочестер, интересно, а почему я должна куда-то исчезать? – игриво спросила я. – Сижу вот целыми днями дома, как примерная девочка, перевожу какую-то дребедень про синхрофазотроны, а в перерывах учу шведский…

– Это хорошо, – тон у него часто бывал рассеянный. – А у меня тут… обвал полный, немцы завтра приезжают, а сейчас только выяснилось – программа не готова, даже автобус не заказан! Неважно. Ты-то как?

– Я-то хорошо.

– Спина болит?

– Немножко.

– «Немножко»! Надо вставать каждый час и заставлять себя делать упражнения! Я же тебе показывал! – сердился Борис.

Тем, кто часами вынужден работать за компьютером, знакома эта мучительная боль в спине. Но делать упражнения – тоже муки адские, лень невыносимо. Так, встанешь, пройдешься до кухни и обратно – вроде как размялась. Хотя Борис прав, надо себя заставлять. Надо…

Переводы давались мне с трудом. Да и изучение языка продвигалось крайне медленно – только когда удавалось сосредоточиться. А сделать это было ох как нелегко! После утренней болтовни с Борисом я невольно погружалась в приятные мечты о будущем. О нашем совместном будущем… В этом будущем у нас с Борисом было все: любовь, семья, дети! Вернуть себя к реальности мне удавалось только одним вопросом: «Не рано ли я так радуюсь?» Охладив себя таким образом, я принималась за работу, но к вечеру мысли мои снова уносились далеко. Так шло время, а Борис все не приезжал… Как-то, в особенно тоскливую минуту, я набралась храбрости и решила позвонить Борису на работу.

– Здравствуйте, я вас слушаю, – женский голос!

Сначала я хотела бросить трубку, но тут же до меня дошло – секретарша.

– Здравствуйте, будьте любезны Бориса Владимировича Ровенского.

– Бориса Владимировича нет и сегодня, наверное, уже не будет, – что-то этот голос кажется мне знакомым. Где же я могла его слышать? – Что ему передать?

– Спасибо, ничего не надо.

– Он будет на связи через час. Позвоните ему на мобильный. Вы запишете номер?