Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Осталась одна попытка», – сообщает мне телефон, и в этих словах есть что-то человеческое. Телефон Джейка – это моя компания.
09.10.84. Мой день рождения. Телефон сдается. Все его функции открыты для меня. Еще несколько секунд я ничего не делаю – переживаю момент, словно ощущая его текстуру. Я устала, у меня отяжелели веки. Думаю, не подняться ли в спальню, не лечь ли в кровать и поспать хотя бы часа два. Теперь я могла бы выключить телефон и положить его рядом со спящим Джейком.
Но я думаю о сне мужа, о его каком-то детском спокойствии. О женщинах на вечеринке. О взгляде Мэри, когда она заговорила со мной на улице. Об Антонио – это было не желание, а жалость, понимаю я теперь, вспоминая его выражение лица.
* * *
Я открываю приложение с фотографиями и довольно долго ничего не нахожу. Вернее, я вижу мальчиков, наших сыновей, вижу то, как меняется выражение их лиц, как укорачиваются их ноги и руки, как они становятся меньше ростом. Как будто растения возвращаются в состояние зародыша на экране… Происходит обратное течение возраста – от школьного к очаровательному младенчеству. Осознавали ли мы в то время, как они красивы? А теперь осознаем?
Подступают слезы, капают на экран смартфона. «Водонепроницаемый, – сказал Джейк, когда купил его. – Его можно опустить на десятиметровую глубину». И я тогда представила себе Джейка дайвером в идеально чистом Эгейском море – как он стремительно опускается в глубину, держа в руке свой смартфон.
Я утираю влагу с экрана рукавом ночнушки, делаю судорожный выдох. Никаких фотографий. Никаких свидетельств.
Но тут я вижу это. Конечно же я это вижу. Отдельная папка. «Фото. Работа» – так она называется. Мелькает последняя искорка надежды: я уповаю на то, что увижу микроскопические снимки пчел – их мешочки с медом, их крошечные, опушенные, давным-давно мертвые лапки.
Но нет… Как описать то, что я вижу? Это конец моей жизни, думаю я, конец жизни, подобный концу света в книжке для детей. Водопад, который затягивает меня в свой водоворот. Я вижу Ванессу, Ванессу, Ванессу, Джейка, Джейка, Джейка с Ванессой, Ванессу с Джейком. Она, естественно, голая или на ней только бюстгальтер или только трусики. А он то раздет до пояса, то обнажен… и один, и с ней.
Я делаю вдох и выдох, я стараюсь дышать, набираю воздух внутрь и выпускаю его. И стараюсь делать это не слишком быстро. Сейчас мне меньше всего нужно состояние гипервентиляции. Я выбираю один снимок, где они оба обнажены и целуются, и их тела, видимые до пояса, сливаются воедино, а камеру держит Джейк на вытянутой вверх руке.
Я нажимаю на крошечный квадратик с крошечной стрелочкой. Я дрожу, но это не имеет значения. Крошечный квадратик, крошечная стрелочка. Я прицеливаюсь.
Перечень опций, в котором последним пунктом значится отправка изображения по электронной почте. Я выбираю эту опцию и завершаю движение, пока не передумала. Просто механический жест. Это так же легко и просто, как ехать на велосипеде. Мне нужно ввести только первую букву адреса – «f», и адрес тут же возникает: facultystaff@. Так просто. «Отправить». «Письмо отправлено».
«Отменить отправку», – милостиво предлагает мне смартфон. «Отменить». Но я ничего не отменяю. Я отпускаю письмо в полет.
Часть третья
Когда все узнают, то конечно же скажут, что предвидели это.
И станут говорить о том, что творила я – как я посмеялась над одноклассницей, у которой колготки сморщились на коленках. Да-да, смеялась и указывала на девочку, призывая других тоже посмеяться над ней. Вспомнят о парнях, которых я бросила или которых игнорировала. О словах ненависти, записанных в моем дневнике.
«Мы всегда знали, что она такая», – будут говорить окружающие, боясь узнать правду. Ничего они не знали.
Глава 26
Та ранняя весна была прекрасна. Наступило самое чудесное время после рождения Тэда. Я долго думала, что мир больше никогда не станет прекрасным. Зима тянулась, как мне казалось, несколько лет. Бесконечная череда бессонных ночей, словно затягивающие в болото однообразные дни. Когда я растила первого ребенка, это было что-то наподобие сна, амнезии. Я была счастлива на несколько месяцев превратиться в дойную корову и находила радость в мытье обкаканной попки младенца. А вот во второй раз материнство стало для меня зоной боевых действий.
Шрам после кесарева сечения загноился, и мне уже начало казаться, что мой живот того и гляди треснет. Мне было очень непросто смириться с тем, что столько народа видели меня изнутри: хирург, его ассистент, ассистентка ассистента. Они увидели меня так, как я сама никогда не смогла бы: перед их взором предстала скрытая картина моих внутренних органов, их странные очертания, их уникальное расположение.
В тридцать лет я думала, что моя жизнь кончена. Мной завладело все то, чего я так боялась: боль, уныние, усталость. И все же наконец пришла весна, а с ней много прекрасного – туманные вечера, оттаявшая земля, запахи пробуждающейся жизни, – и я обнаружила, что все это реально. И всем этим приметам можно было дать названия, и эти названия прилипали к разным предметам и явлениям и держались так, как будто невозможно было разделить сам объект и звучание его имени. «Дерево», – думала я, глядя на дерево, покрытое воздушной розовой пеной. Это было странное зрелище, но при этом реальное. Кусочки дерева отрывались и падали на землю, как розовый снег. Я даже показала это малышу пальцем и произнесла старательно и внятно: «Дерево». И вот так все пошло дальше. Мы продолжали жить. Может быть, мне уже не суждено было стать моложе. Но я все равно была жива. Я существовала.
* * *
А этой весной, годы спустя, все было очень похоже. Такие же нежные, чистые краски, такие же сюрпризы. Я успела забыть, как сильно наш дом всегда радуется весне, как ему приятно подольше купаться в лучах света. У нас на кухонном столе опять стояли нарциссы, и в их узнаваемости было нечто комичное – в том, как они стояли, склонив головки, будто недовольные дети, которых одевает мать.
А Джейк непрерывно чихал. Теперь он больше времени проводил дома – у него была аллергия на большинство цветов. Он смотрел на меня с укоризной, прикрывая ладонью нос и рот перед тем, как в очередной раз громко
