Я вскакиваю пораньше и бегу в ванную – причесаться, подкрасить ресницы – чуть-чуть. Духами я не пользуюсь – вдруг тебе не понравится?

Я хочу, чтобы ты видел меня красивой! Ну или по крайней мере не неряшливой.

Я рассказываю тебе какую-нибудь ерунду. Например, что-то из детства. Когда все было еще хорошо и все были вместе – папа, мама и бабушка Оля.

Мы приезжали к ней по воскресеньям на семейный обед. Это был ритуал, это было незыблемо.

Мама иногда капризничала и ехать не хотела – говорила, что куча домашних дел. Наверное, это была правда. Да и лишний раз повидать свекровь, даже такую, как бабушка Оля. Я понимаю.

Тогда мы с папой ехали одни. И это тоже было прекрасно!

Рядом с домом бабушки был «Детский мир», и мы обязательно туда заходили. Потом бабушка пекла пирожки – с мясом, капустой, вареньем. Я их обожала.

И еще обожала ее винегрет с фасолью и кислой капустой. Иногда я ложилась на бабушкину постель и засыпала под их разговор с папой. И мне было так спокойно в те минуты, так хорошо и спокойно…

Казалось, что так будет всегда. Всегда будет бабушка, круглый стол с бежевой скатертью и разноцветной мережкой. Зеленоватый графинчик с клюквенным морсом. Румяные пирожки в белой супнице с мелкими розочками – старой, еще «дореволюционной», прабабушкиной. И чай в синих, с золотом чашках. И фарфоровая фигурка девочки с собакой на телевизоре – «А ну ка, отними!».

И серебряный наперсток, тоже прабабушкин, – я играла с ним и с деревянным ларцом со всякой мелочью: пуговицами, булавками, шпильками с дырочками – цветные стекляшки давно повылетали. Еще там были обрезки кружев и атласных ленточек. Бабушка мечтала пришить их на мое платье. А я отказывалась – это немодно…

Мои богатства! А какие там были пуговицы! Перламутровые, стеклянные, даже серебряные! Одна металлическая – Петербуржский кадетский корпус, прадедушкина. Была у меня и любимая пуговица – королева, из черепахового панциря. Гладкая, теплая и очень большая. Я все приставала к бабушке и спрашивала, откуда она – с пальто или с шубы.

А бабушка не могла вспомнить. И всегда в ее глазах застывали слезы:

– Никого уже нет, Таня! Ни папы, ни мамы, ни Сережи! А эти… все живы! И будут жить еще лет сто или двести, если ты, конечно, не потеряешь! – Тут она усмехалась и вытирала глаза.

Пуговицы имели свои имена и «должности» – королева, принцессы – их было несколько, принц, слуги, родня.

Я строила им жилища – из коробочек, баночек и всякой другой ерунды. Устраивала выезды и балы.

Еще я любила ее сережки, золотые с жемчужинами. Жемчужины были крупные, удлиненные – грушевидные, кажется, это называется. Цвета они были серо-желтого и блестели матово, совсем не ярко. В одной «груше» была черная точка – крошечная, мельчайшая дырочка.

Я знала, что эти сережки достались бабушке по наследству от свекрови, известной певицы, чей портрет висел на стене.

Мне она, честно говоря, не очень нравилась – огромный, многослойный подбородок лежал на пышной груди. Бархатное платье с оборкой, высокая прическа. Вид у нее был надменный и строгий, взгляд недобрый, пронизывающий насквозь.

Бабушка, правда, говорила, что свекровь ее была женщиной не злой, просто любила поважничать – актриса.

Да и сына вырастила прекрасного – бабушкиного мужа, моего деда Сергея.

Звали ее, кстати, Аглая Порфирьевна. Ничего себе, а?

А еще было несколько альбомов. «Фотографические», как их называла бабушка. Альбомы были старые, даже древние, плюшевые снаружи, картонные изнутри, с резными, кудрявыми вставочками для фотографий. Зеленый и бордовый – бабушка говорила «бордо». Она вообще странно называла цвета – «маренго», «само», «блошиное брюшко», «бургундский», «амарантовый».

Маренго оказывалось черно-серым, само – бледно-оранжевым, розоватым. Блошиное брюшко – коричневым, бургундский – кирпичным, а амарантовый – фиолетовым. Самый смешной – веселая вдова. Он был обычным розовым. Альбомы разделялись на «отделы» – бабушка и ее родня, Сережа, мой папа маленький, папа юноша и студент, папа взрослый. Свадьба папы и мамы. Ну и, конечно же, Таня!

Таню выносят из роддома. Таня купается в ванночке. Таня ест манную кашу. Таня впервые на море. Таня пошла в первый класс. Таня в зоопарке на ослике. Таня, Таня и снова Таня…

Альбомы лежали на шкафу, прикрытые от пыли старой простыней, – места в малюсенькой однокомнатной квартирке было совсем мало. Папа всегда ворчал, когда я просила его достать альбомы:

– Ну, началось! Тебе еще, Танька, не надоели путешествия в прошлое? Ты прямо как бабка старая!

А мне не надоедало! Я снова и снова разглядывала знакомые и незнакомые лица и снова, «по стопятнадцатому разу», расспрашивала бабушку, просила обо всех рассказать.

Особенно любила рассказы про ее детство – в старом доме, наследном доме – бабушкин отец был из богатых купцов, а в жены взял нищую дворянку: влюбился. И ничего с ним не смогли поделать! Сватали красивых и богатых невест – для приумножения богатства и процветания. А дед носился со своей Евгенией – и обожал ее всю жизнь.

Их фотография сохранилась – именно свадебная. Симпатичный, курносый, простоватый дед и тонкая, утонченная барышня с высокой прической – его невеста. Взгляд тревожный и грустный – оттого, что не приняла родня? Или не любила простого купца? Наверное, грезила юная дева о кавалергарде или поэте. Но бабушка говорила, что прожили они жизнь хорошую, нескучную – много разъезжали по заграницам и курортам, построили прекрасную дачу на море, под Севастополем. Имели свой экипаж. Часто бывали в театрах. Купец много работал и процветал, приумножал капитал.

А жена-дворянка занималась воспитанием детей – книги, опера, театры. Вот и получились детки умные, образованные. Бабушкина мать Евгения – муж звал ее Эжени, на французский манер, была слаба здоровьем, но родила троих детей. Был у нее любимый брат Николай, погибший на немецком фронте в Первую мировую. Красавец Николенька. Эжени всю жизнь по нему тосковала.

В революцию их, разумеется, уплотнили, оставив две комнатки в их же доме. Добрались и до конюшни. Дед, совсем старый, выставил в окно ружье и кричал: «Только попробуйте!» А они усмехнулись, вывели лошадей и напоследок стрельнули в деда…

Бабушка все это помнила, хотя была еще девочкой.

Еще я любила ее рассказы про их знакомство с будущем мужем, моим дедом Сергеем. Познакомились в кинотеатре, после сеанса. Смотрели «Чапаева». Дед увидел бабушку и сразу пропал – влюбился мгновенно. Проводил до дома, пожал руку. А на следующий день уже стоял под окном.

Тут бабушка вздыхала и замолкала.

– А ты? Что было дальше? Ну, говори! – требовала я. – Ну, пожалуйста!

– Таня! – строго отвечала бабушка. – Отстань! У меня есть дела! Вон сколько посуды в раковине! Что дальше? Да ничего! А дальше была просто жизнь! – И бабушка начинала греметь кастрюлями.