За завтраком (без «Гардиан», которую наверняка не принесли из-за снегопада) Робин задалась вопросом: что надеть по такому случаю? У нее был комбинезон, недавно купленный в магазине «Некст», который стилистически казался весьма уместным, но он ярко-рыжий с желтым цветочком на груди, и Робин сочла его недостаточно солидным. С другой стороны, она никому не собиралась выказывать чрезмерного уважения, надев строгий темно-оливковый дорогой костюм, в котором ходила на интервью. Что надевает раскрепощенная женщина, отправляясь на завод? Интересный вопрос из области семиотики. Робин твердо верила в то, что одежда не только прикрывает наготу, но и несет определенную информацию о том человеке, который ее надевает: кто он такой, чем занимается, что чувствует. Однако в конце концов она позволила погоде отчасти повлиять на ее выбор: брюки из крупного вельвета, по-казачьи заправленные в сапоги, тонкая блуза и пушистый шерстяной жакет. Поверх этого наряда Робин надела все ту же кремовую куртку, а на голову — шапку в русском стиле из искусственного меха. Экипировавшись таким образом, она смело вышла в метель.

Маленький «рено» казался вылепленным из снега, ключ не поворачивался в замерзшем замке. Эту проблему Робин решила с помощью специального финского впрыскивателя под названием «Суперпис». Чарльз подарил его Робин в шутку и предложил использовать как наглядное пособие при объяснении лингвистики Соссюра студентам выпускных курсов: поднять флакон над головой и продемонстрировать, как звукоподражание на одном языке может стать непристойностью в другом. Из-за снега, налипшего на стекла машины, в салоне воцарился могильный сумрак, и Робин потратила несколько минут на то, чтобы счистить этот слой, прежде чем решилась завести мотор. Поразительно, но мотор заработал с первого раза, несколько разочаровав Робин, ведь разрядившийся аккумулятор — железная причина для того, чтобы отменить поездку. Положив на переднее сиденье справочник «Весь Раммидж от А до Я», Робин отправилась на поиски «Принглс», приютившегося где-то на другом конце города: на темной стороне Раммиджа, о которой она знала не больше, чем о темной стороне Луны.

Из-за плохой погоды Робин решила не ехать по магистрали. Выбирая коварные боковые улочки, заставленные брошенными машинами, она присоединяется к длинной, медленно ползущей веренице машин, облюбовавшей внешнее кольцо дорог — не специально построенное, а состоящее из череды улиц на окраине города, где снег уже превратился в грязное творожистое месиво. Робин кажется, что она пробирается по кишечнику города, созерцая его перистальтику. То останавливаясь, то еле-еле продвигаясь вперед, она проезжает мимо магазинов, офисов, жилых башен, гаражей, авторынков, церквей, забегаловок «фаст-фуд», школы, игрового зала, больницы, тюрьмы. Несколько неприятно проезжать мимо последнего здания, мрачного викторианского строения, расположенного в центре самой обыкновенной городской окраины, где ходят двухэтажные автобусы, а домохозяйки с сумками и детскими прогулочными колясками поглощены привычными делами. Для Робин тюрьма — всего лишь слово из книги или газеты, некий символ закона, гегемонии, репрессий. («Мотив тюрьмы в „Крошке Доррит“ — метафорическое отражение критического отношения Диккенса к викторианской культуре и обществу». — Обсудить!) Глядя на это квадратное здание из закопченного камня, на окна с решетками, на кованую железную дверь и на высокие стены с колючей проволокой, Робин содрогается, представив себе людей, запертых внутри, в тесных камерах, пропахших потом и мочой, — насильников, сутенеров, тех, кто избивает своих жен и детей. У нее похолодело внутри при мысли о том, что преступление и наказание одинаково чудовищны, но и неотвратимы. По крайней мере, если люди не переменятся, не станут такими, как Чарльз, во что поверить трудно.

Поток машин медленно продвигается вперед. Снова магазины, офисы, гаражи и «фаст-фуд». Робин проезжает мимо кинотеатра, превращенного в бинго-зал, мимо церкви, превращенной в общественный центр, мимо кооперативного общества, превращенного в морозильный центр. Этой части города не хватает индивидуальности, чего не скажешь о районе, в котором живет Робин. Там на каждом шагу — магазины диетического питания, салоны спортивной одежды и книжные магазины с качественной литературой для студентов и свободомыслящей светской молодежи, преобладающей в этом районе. Робин заметила несколько одиноких деревьев и не увидела ни одного парка. Иногда попадаются целые кварталы однотипных домов, обитатели которых, судя по всему, отказались от неравной борьбы с шумом и выхлопными газами кольцевой дороги и переселились в дальние комнаты. Во всяком случае, фасады выглядят обшарпанными и облезлыми, а висящие на окнах занавески — замызганными. Кое-где видны попытки что-то обновить, но они всегда удручающе безвкусны: «георгианские» окна или «скандинавские» деревянные крылечки, наляпанные на викторианские или эдвардианские фасады. Магазины здесь или ослепительно броские, или совсем невзрачные. В первых витринах выставлен дешевый ширпотреб: синхронно мигают экраны телевизоров, освещая белоснежные холодильники и стиральные машины, уродливую обувь, уродливую одежду, невообразимо уродливую мебель с фанерной облицовкой и синтетической обивкой. Витрины невзрачных магазинов похожи на кладбища никем не любимых и никому не нужных вещей: платьев в цветочек, пожелтевшего нижнего белья, засиженных мухами конфетных коробок и пыльных пластмассовых игрушек. На людей, идущих по тротуарам, летит грязь из-под колес проезжающих мимо машин. Эти люди выглядят стоически несчастными, не ждущими от жизни ничего хорошего. Робин вспоминает строки из Д. Г. Лоуренса (то ли из «Влюбленных женщин», то ли из «Леди Чаттерли»): «В накатившей волне ужаса она ощутила серость и непоправимую безысходность всего, что ее окружало». Вот бы снова оказаться в своем уютном маленьком домике: стучать на клавиатуре, анализируя лексемы какого-нибудь викторианского романа, бережно отделяя герменевтический код от проайретического, культурный от символического. Обложиться книгами и папками, чтобы посвистывал газовый камин, а от стоящей рядом чашечки кофе шел пар. Робин проезжает мимо прачечных, парикмахерских, ломбардов, почты, магазинчика «Сделай сам», Центра зубного протезирования, Центра реабилитации. Городу конца-края нет. Или она давно уже ездит по кругу, по кольцевой дороге? Нет, с кольцевой она съехала. И заблудилась.

Должно быть, Робин угодила в Ангелсайд, потому что люди, бредущие по тротуарам и сиротливо сгрудившиеся на автобусной остановке, в основном смуглы и темноглазы, а у женщин из-под серых и коричневых пальто виднеются заляпанные грязью подолы ярких сари. У магазинов азиатские названия: универмаг «Нанда», кондитерская «Сабар», «Братья Рашид», книжная лавка «Пенджаб», женская одежда «Уша Сари». Остановившись на красный свет, Робин сверяется со справочником «От А до Я», но прежде, чем она успевает определить свое местоположение, загорается зеленый, и сзади раздается нетерпеливое гудение машин. Робин сворачивает налево и оказывается в квартале заброшенных домов с заколоченными дверями. В некоторых явно были пожары — видимо, во времена беспорядков и мятежей прежних лет. Прохожие здесь больше похожи на выходцев из стран Карибского бассейна. Молодые люди в шляпах необъятного размера бездельничают у входов в магазины и кафе. Засунув руки в карманы, они курят и болтают, притопывая ногами, чтобы не замерзнуть. Или кидают друг в друга снежками через дорогу, над крышами проезжающих машин. Как странно, странно и грустно, видеть эти южные лица на фоне грязного талого снега, среди серости и непоправимой безысходности английского промышленного города в середине зимы.