Но после того, как Хосефа стала каждый день читать хвалебные статьи о нем в газетах, написанные людьми, обласканными его режимом, и сравнивать их с дюжинами подпольных брошюр, рассказывающих о произволе, царившем в стране, а в случае с Пуэблой – о злодее-губернаторе, которого он поддерживал уже много лет, она перестала называть его Дон Порфирио и встала в ряды антиперевыборного движения.

Именно тогда понял Диего, насколько благотворными были раньше паузы в их разговорах с Хосефой, и, когда они исчезли, она стала похожа на еще одного товарища по борьбе. Его жена желала говорить только о возможных результатах выборов для господина Мадеро, о Центральном антиперевыборном клубе, а также выражать свое мнение об издаваемых брошюрах и книгах.

– Я уже и не знаю, что хуже, – пожаловался Диего как-то раз за обедом. – То ли прежняя молчаливость, то ли нынешняя бурная река слов. С тех пор как старик объявил, что он дозрел до демократии, любая сплетня издается в виде брошюры, а любой бред оформляется в книгу.

– Кто тебя разберет, Диего? Не ты ли все время жаловался на трусливое молчание, царившее в стране? – спросила Хосефа.

– Да, но наивность тоже скучна. Кто может всерьез поверить, что кандидат Мадеро и его спиритические сны могут что-то изменить?

– Я могу, – заявила Хосефа. – Я, которая не хочет новой войны и так же, как и ты, сыта по горло таким миром.

– Раньше ты любила мир, – сказал Диего.

– И до сих пор люблю. Поэтому я за Мадеро, у него лицо и политические взгляды миролюбивого человека.

– Но ни ты, ни он ничего не добьетесь.

– Ты стал пессимистом, папа, – заметила Эмилия, превратившаяся с некоторых пор в сурового слушателя.

– Дочка, я только наблюдатель, это то, что мне всегда нравилось больше всего, – сказал Диего.

– Я обижусь, если ты еще раз это скажешь, – кокетливо произнесла Хосефа, подняв голову от газет, которые она читала по вечерам.

– Какая же ты тщеславная! – ответил ей Диего, откусывая кончик своей огромной сигары.

– Ты сам тщеславный, вечно носишься со своей правдой и своим разочарованием.

– Хосефа, я всегда признавал твой талант угадывать развитие сюжета любого романа, но это совсем другое, это не подчиняется литературной логике, в которой ты сильна. Мадеро проиграет.

– Милагрос думает по-другому.

– Милагрос думает, как и я, что если старик Диас не потерпел даже глупой игры генерала Рейеса и его сторонников, он тем более не позволит сеньору Мадеро победить на выборах.

– А что произошло с генералом Рейесом? – спросила Эмилия.

– Генерал Рейес был губернатором Нуэво-Леона. Его выдвинули кандидатом несколько наивных членов правительства, поверивших в реальность смены власти только потому, что Диас, желая поразить одного журналиста-гринго, наплел ему, что он воспринял бы как знак свыше, если бы в его стране появилась оппозиционная партия. И они тут же: «Как хорошо! Как хорошо! Давайте прислушаемся к словам господина президента, поищем, кто может прийти на смену старикашке».

– И?… – спросила Эмилия, когда отец вдруг расхохотался и перестал рассказывать дальше.

– Недолго они радовались. Диас позвонил Рейесу, Рейес отрекся и обманул надежды масонских лож, мелких чиновников и армии. Он отозвал свою кандидатуру и предложил Диасу поддержку на перевыборах. В качестве награды у него отобрали пост губернатора Нуэво-Леона и послали в Европу изучать новые методы ведения войны. Он хитер как лис, этот знаменитый президент Диас, – сказал Диего. – А твоя мама думает, что его может победить помещик из штата Коауила, который вдруг превратился в проповедника и чьими достоинствами можно считать его мужество, решительность и то, что он написал книгу, полную философствования на исторические темы, что по-хорошему никуда не приведет.

– А! – сказала Эмилия, пытаясь переварить эту информацию. – Даниэль мне написал в одном письме, что он добрый человек.

– Это действительно так, Диего, согласись, – вставила Хосефа, считавшая доброту главным человеческим достоинством.

– Мало теперешней неразберихи, так он еще добавляет, – сказал Диего.

– О какой неразберихе ты говоришь? – спросила Хосефа.

– Ты считаешь, ее недостаточно? Только в штате Пуэбла девяносто антиперевыборных клубов.

– Я это знаю, – ответила Хосефа. – А что в этом плохого?

– То, что они все переругались. Их девяносто, а что толку?

– Это не так, дорогой.

– Хосефа, только не говори мне, что это не так. Я в этом убеждаюсь каждый день. Я говорю с ними, ты читаешь их литературу.

– Ты тоже ее читаешь, – сказала Эмилия.

– Только чтобы убедиться, что они не выполняют своих обещаний, – уточнил Диего, сменив игривый тон на серьезный. Ему не нравилось, что его дом стал полем пусть и словесных, но баталий, он больше войны боялся, что какая-нибудь случайность разрушит это уютное райское убежище – их гармоничную семейную жизнь.

– Диего, – не отступала Хосефа, – Ахиллес Сердан сидел два месяца в тюрьме из-за того, что выполнял свои обещания.

– Он сидел в тюрьме потому, что он позер. Кому придет в голову всей своей антиперевыборной организацией принять участие в ежегодном параде в День независимости? А потом он позволил себе роскошь написать письмо президенту с жалобой на плохое обращение со стороны губернатора. Представь себе: «Всем известна Ваша фраза: нужно верить в справедливость и истину, так вот, если в этот раз все останется безнаказанным, ни мои соратники, ни я никогда больше не сможем поверить», – сказал Диего голосом капризного ребенка. – Звучит очень смело, но это полная глупость, Хосефа. Как будто Диас – это тот человек, которому стоит жаловаться. В этом Сердан похож на Мадеро. Они борются с правительством, и каким правительством, и хотят, чтобы оно, в свою очередь, хорошо с ними обращалось.

– И они правы, – сказала Хосефа.

– Но в этой стране царят не правые. Рабочие фабрик в Орисабе и шахтеры в Соноре тоже были правы, а мы знаем, какой ответ они получили на свои справедливые требования.

– Так что ты предлагаешь, Диего? Чтобы все осталось как есть?

– Не оскорбляй меня, Хосефа, ты еще новичок у нас, – ответил ей Диего. – Я двадцать пять лет назад начал говорить тебе о том, что сейчас стало таким модным.

– Вот тут ты абсолютно прав, – согласилась Хосефа, встав со своего кресла-качалки и уронив газету, которую держала в руках на протяжении всего спора. – За что я тебя люблю, так это за упрямство.

– И правильно делаешь, – сказал Диего, выпрямив спину и переваливаясь из стороны в сторону, как гусь. – Мы будем ужинать? – спросил он, успокоившись.

– Прямо сейчас, пока еще есть что поесть, – вмешалась Милагрос Вейтиа. Она уже какое-то время стояла в дверях и прислушивалась к их разговору.