– Добро, берем с собой, если восхочет. Оставим в ближайшем селе. С вьючной лошади убери мешок с поклажей, ко мне прицепи, пущай покатается.

Стрый гулко хохотнул и вышел во двор. Нежелан посмотрел на Люта и криво улыбнулся разбитыми губами:

– Спасибо, добрый человек. Только я и впрямь приношу несчастье.

Витязь отмахнулся:

– Бабьи сказки!

Взгляд Люта упал на доску с зарубками, и его брови взлетели на край лба. Нежелан воззрился с недоумением на поперхнувшегося возгласом гридня:

– Тут счет дней?

Бедовик подивился вопросу, но кивнул:

– Неточный, вчера зарубку сделать забыл.

Лют выругался, припечатал ладонь кулаком:

– Два дня блудили по лесу! А показалось меньше ночи. Э-эх!

Расстроенный витязь махнул рукой и поторопил Нежелана. Бедовик похватал скудные пожитки, у порога обернулся и, поклонившись в пояс дому, со вздохом сожаления покинул жилище навсегда.

Буслай с высоты седла глянул удивленно на бедовика и изломил ехидно бровь:

– Обузы нам не хватало, мы вроде спешим?

Нежелан выслушал это с горькой обидой.

Савка помог бедовому забраться на смирную кобылу. Нежелан заерзал на конской спине: седла нет, но если галопом мчаться не будут – удержится.

Лют скороговоркой поведал воеводе о потерянном времени. Стрый нахмурился, прикрикнул на Буслая, невесть с чего ополченного на нежданного попутчика. Конь воеводы – угольная громада с тлеющими глазами – проломил землю острым копытом и тронулся, оставляя цепь рваных ям.

Жители деревни оставили пляски у снопа огня и с облегчением смотрели вслед пришлым, увозящих источник бед. Смотрели молча – спугнуть нежданное счастье боялись.

Отряд проехал с полверсты от деревни. Лют обернулся и скривил губы: застилая молодое солнце, в небо бил столб дыма, перевитый черными лентами. Изба Нежелана занялась неохотно.

Кони остановились на вершине холма, раздувая бока, как дудошник щеки. Стольный град Вышатича пристроился в низине, окруженный светлыми квадратами хлебных полей. Солнце превратило соломенные крыши весей в слитки золота. Путникам издали показалось, что ров, опоясавший город, залит стеклом – лучами полуденного солнца играла вода. Казалось, что дома из лучин сложены. Чудилось, что поместишь город на ладонь, и хватит места приютить на кончиках пальцев изумрудную стену леса.

– Красиво! – протянул Лют восхищенно. – Почти как наш Кременчуг. Глаз радуется. Дивно, что человечьи руки сподобились на такое.

Стрый хмыкнул в бороду:

– Говорят, по весне здесь кажется, что попал в ирий.

Буслай буркнул кисло:

– Град как град. Чего ахаете, словно девки на базаре? Поехали, страсть хочу в корчму. – И тронулся первым, бросив на подобранного оборвыша хмурый взгляд. Нежелан съежился, упрятав голову в плечи, и внимательно рассматривал зыбь сочной травы.

Отроки переглянулись. Лица их от уха до уха прорезали ухмылки: бедового пытались сбагрить в первом селе, во втором и в третьем. Но старосты мельком глядели на опухшую и посиневшую рожу безбородого парня, смущенно кашляли и разводили руками. И Нежелан продолжал путь с воинами. Условились оставить в городе, авось, приживется.

Нежелан пытался помочь с уходом за конями, справлялся неумело, но старался. Правда, потом недосчитались гребня, да повод неожиданно лопнул в руках Буслая – гридень едва не распластался на земле и больше бедовику коня не доверял, только поглядывал искоса. Мелкие пропажи, что постигли отряд, гридень приписывал попутчику.

Нежелан и не отрицал, но Буслай не очень-то и слушал. А после того как бедовик ненароком опрокинул котел с похлебкой на штаны гридня, тот перестал якшаться, лишь прожигал взглядом, будто хотел утыкать бедовика дырами, как злобная мышь мешок зерна.

Крестьяне в поле отрывались ненадолго от забот, провожали путников любопытными взглядами. Стрый кивал приветственно и получал в ответ поклоны.

К городу неспешно тянулись торговые пое2зды, отряд влился в вереницу повозок. Воевода завязал беседу с пожилым горшечником, а гридни скучающе смотрели по сторонам.

Нежелан с завистью прислушивался к беседе Савки и Ждана. Отроки обсуждали чужеземный град, уговаривались о враках, коими попотчуют дружков по возвращению.

Стражи у ворот лениво поглядывали на торговцев, хмуро смотрели на мытаря, что с брезгливым лицом осматривал повозки, назначал цену, ругался, спорил до хрипоты, но законное получал – вместе с такими словами, что любой пергамент сгорит, ежели кто осмелится написать. Правда, говорят втихомолку: мытари народ обидчивый, чуть что – пожалуются стражнику, а тот влепит тупым концом копья меж лопаток.

Завидев огромного всадника, похожего на ожившую гору, на угольно-черном коне небывалых размеров, стражи встрепенулись, подобрались. Воеводу внимательно прощупали шесть пар глаз. Взгляды застыли на исполинском мече, нехотя отлепились от него с почти слышимым чмоком. Гридням же достался прежний скучающий взгляд. На отроков и Нежелана вовсе не глянули.

Мытарь утер пот со лба, тряхнул кистью – на землю, мощенную досками, плюхнулись мутные капли. Вдруг ярое светило померкло, и на лицо упала благостная тень. Сборщик задрал голову, сощуренные глаза уставились на приезжего.

– Опять приперся, Стрый, – сказал мытарь со вздохом. – Что на этот раз?

– Здравствуй, Несмеян, – ответил воевода. – Я с посольством, к князю.

Мытарь кивнул и сжал губы.

– А потом? Опять полгорода разнесешь?

Гридни удивленно воззрились на смущенного воеводу.

– Что ты, забыть не можешь? Когда это было, я с той поры поседел, не помню ничего… почти.

Несмеян хмыкнул:

– Зато я помню! Каждый день у ворот стоять на солнцепеке, в морозы и слякоть, вместо того чтобы быть княжьим постельничим, – и хочешь, но не забудешь.

Стрый засопел смущенно и с нарочитым любопытством уставился в проем ворот, на мостовую, запруженную людом. Мытарь махнул рукой, сплюнул под ноги Горому. Конь всхрапнул оскорбленно, в глазах разгорелось рыжее пламя.

– Проезжай, с вас три серебряные монеты да шесть медяков.

Стрый возмутился:

– Почто так дорого?

Несмеян пожал плечами:

– На всякий случай.

Могучан отсчитал пошлину за въезд и с достоинством проехал через ворота. Буслай стегнул злобным взглядом наглеца-мытаря, что посмел дерзить воеводе-батюшке, и невзначай направил коня в его сторону. Несмеян отскочил с проклятьями, но стражу не кликнул. А вместо того с утроенной яростью набросился на горшечника: руку сунул в повозку – горшки жалобно задребезжали, один перевалился через борт, и доски усеяли черепки. Лют оглянулся на крики – ему тоже захотелось проучить мытаря, – но стиснул зубы и отвернулся.