— Что?

Я так растеряна, что не сразу соображаю: речь об уроке литературы.

— Темы сочинений. По «Макбету».

Она пихает Алекса, и тот поясняет:

— Я пропустил седьмой урок.

Мы встречаемся глазами, он отворачивается и делает большой глоток пива. Я молчу. Не знаю, как реагировать.

— Так раздала она темы или нет? — Бриджет ведет себя как обычно, напоминает щенка в ожидании угощения. — Алекс был вынужден прогулять. Ходил к врачу. Мама заставила его сделать какую-то прививку от менингита. Правда, глупо? В смысле, в прошлом году от менингита умерли всего четыре человека. Больше шансов попасть под машину…

— Лучше бы сделал прививку от герпеса, — фыркает Линдси, но так тихо, что слышу только я. — Хотя, наверное, уже поздно.

— Не знаю, — отвечаю я Бриджет. — Я прогуляла.

И слежу за Алексом в ожидании реакции. Интересно, он заметил, как мы с Линдси заглядывали в окна «Хунань китчен»? Вряд ли.

Они с Анной сидели над кусочками сероватого мяса, стывшего в пластмассовой миске. Так я и думала. Линдси хотела зайти и позлить их, но я пригрозила, что меня вырвет на ее новые сапоги «Стив Мэдден» от одного только запаха несвежего мяса и лука.

Когда мы вышли из «Лучшего деревенского йогурта», Алекса и Анны уже не было. Потом мы встретили их в Курительном салоне. Они прощались, когда Линдси еще только прикуривала. Алекс чмокнул Анну в щеку, и они направились в разные стороны: Алекс в столовую, Анна в корпус искусств.

Они расстались задолго до того, как мы с Линдси встретили Никотиновую Фашистку. Сегодня их не застукали.

И Бриджет неизвестно, где на самом деле был Алекс во время седьмого урока.

Внезапно кусочки мозаики встают на места — все страхи, которые я подавляла, — один за другим, как падающие костяшки домино. Больше не могу отрицать очевидное. Сара Грундель заняла место на парковке, поскольку мы опоздали, и все еще участвует в полуфиналах. Анна и Алекс не поссорились, потому что я убедила Линдси не вмешиваться. Вот почему их не застукали в Курительном салоне, и вот почему Бриджет висит на Алексе, а не плачет в ванной.

Это не сон. И не дежавю.

Это происходит на самом деле. Происходит снова.

Мое тело обращается в лед. Бриджет хвастается, что никогда не прогуливала уроки, Линдси кивает со скучающим видом, Алекс пьет пиво. А мне не хватает воздуха — ужас сжимает тисками, и мне кажется, что я разлечусь на тысячу осколков прямо здесь и сейчас. Я хочу сесть и опустить голову между коленей, но боюсь, что если пошевелюсь или закрою глаза, то сразу начну распадаться — голова отвалится от шеи, шея от плеч… и я уплыву в никуда.

Череп отделен от шейного позвонка, шейный позвонок отделен от позвоночника…

Из-за спины меня обнимает Роб и прижимается губами к шее. Но даже он не может меня согреть. Я не в силах унять дрожь.

— Красотка Сэмми! — напевает он, разворачивая меня к себе. — Где ты была всю мою жизнь?

— Роб. — Странно, что я еще не утратила дар речи. — Нам надо поговорить.

— Что такое, детка?

Его глаза мутные и налитые кровью. Возможно, из-за страха мир становится резче, чем когда-либо прежде. Я впервые замечаю, что шрам в форме полумесяца под носом делает Роба немного похожим на быка.

— Здесь нельзя. Давай… давай куда-нибудь уйдем. Например, в комнату. Куда-нибудь, где никого нет.

— Понял, — усмехается он, налегая на меня, дыша алкоголем и пытаясь поцеловать. — Хочешь поговорить, да?

— Я серьезно, Роб. Мне… — Я трясу головой. — Мне не по себе.

— Тебе всегда не по себе. — Он отстраняется и хмурится. — Вечно тебе что-нибудь мешает.

— О чем ты?

Он немного покачивается на каблуках и передразнивает:

— «Я устала. Родители наверху. Твои родители услышат». — Роб качает головой. — Много месяцев я ждал этого, Сэм.

На глаза набегают слезы; голова пульсирует от попытки сдержать их.

— Это ни при чем. Честное слово, я…

— Тогда что при чем? — спрашивает он, скрестив руки на груди.

— Просто ты нужен мне прямо сейчас, — едва шепчу я.

Удивительно, что он вообще меня слышит. Он вздыхает, трет лоб и кладет руку мне на голову.

— Ладно, ладно. Извини.

Кивнув, я начинаю плакать. Роб вытирает две слезинки большим пальцем.

— Давай поговорим, хорошо? Найдем местечко потише. — Он встряхивает пустой пивной банкой. — Только схожу за добавкой, ладно?

— Да, конечно, — разрешаю я вместо того, чтобы умолять его остаться, обнять меня и никогда не отпускать.

Он наклоняется и целует меня в щеку.

— Ты самая лучшая. Не надо плакать, мы же на вечеринке, забыла? Здесь положено веселиться. — Он отступает назад и поднимает руку с растопыренными пальцами. — Пять минут.

Прижавшись к стене, я жду. Не представляю, чем еще заняться. Гости снуют мимо, и я опускаю лицо, завесившись волосами, скрывая от всех слезы. Вечеринка гремит, но почему-то кажется далекой. Слова искажены, музыка напоминает карнавальную, когда все ноты звучат невпопад и налетают друг на друга.

Проходит пять минут, затем семь. Десять минут. Я обещаю себе, что подожду еще пять и отправлюсь на поиски Роба, хотя не знаю, как сдвинусь с места. Через двенадцать минут я набираю эсэмэску «Где ты?», но вспоминаю, как Роб вчера обмолвился, что куда-то задевал телефон.

Вчера. Сегодня.

Снова я представляю, как лежу в другом месте, но на этот раз не сплю. Я лежу на холодной каменной плите, моя кожа белая как снег, губы синие, а руки кем-то сложены на груди…

Я глубоко вдыхаю и стараюсь отвлечься. Пересчитываю лампочки на рождественской гирлянде вокруг плаката фильма «Инопланетянин», затем ярко-красные огоньки сигарет, мерцающие в полутьме, подобно светлячкам. Не думайте, я не фанат математики, просто всегда любила числа. Мне нравится складывать их друг с другом, пока они не заполнят все время и пространство. Однажды я призналась в этом подругам, и Линдси заявила, что в старости я буду учить наизусть телефонные книги и набью дом расплющенными коробками из-под хлопьев и газетами, выискивая в штрихкодах сообщения из космоса.

Но через несколько месяцев я ночевала у Линдси, и она призналась, что порой, пребывая в расстроенных чувствах, читает католическую молитву, которую выучила в детстве, хотя наполовину еврейка и вообще не верит в Бога.

Боже! Мирно засыпая,

Душу я Тебе вручаю.

Если я умру во сне,

Забери ее к Себе.

Она прочла ее на вышитой подушке в доме у учительницы музыки, и мы обе смеемся над тем, какое барахло эти вышитые подушки. Но молитва так и вертится у меня в голове. Вновь и вновь я повторяю единственную строчку: «Если я умру во сне».