Когда после биологии класс побрел к кабинету истории, Даша и Аня решились заговорить с Никитой.

– Ты что, в Гриффиндор поступил? – таинственным полушепотом спросила Аня.

– А?

– Ну, у тебя опознавательный знак гриффиндорца. Признавайся.

– Какой, на фиг, знак?

– Ну… ну вот, – заикаясь от рвущегося смеха, Даша кивнула на шарф. – Желтые и красные ква… квадратики.

Никита скосил глаза на шарфик, потрогал его.

– Дуры, это не квадратики, а полосы.

Он быстро размотал шарф, и квадраты действительно оказались полосами; на желтой полосе было изображение красной розы.

– Это эмблема молодых социалистов!

– Сам дурак, – пришла в себя Аня и потащила Дашу вперед по коридору; оглянулась и добавила: – Придурок!

А на следующей перемене из-за этого шарфика случилась крупная неприятность. Даше девочки из шестого класса рассказали: Осинский стал подкалывать Никиту, что он «социалист-мудист». Никита толкнул Осинского, и тот локтем разбил стекло пожарной кнопки в стене. Кнопка сработала – приехали пожарные машины. Случился переполох, чуть ли не эвакуация… Потом Даша встретила директоршу, та еле сдерживала слезы: «Перед Новым годом! Теперь еще и штраф школе выпишут!» Искали, кто это сделал – разбил стекло и нажал кнопку, – но не нашли. Шестиклассницы не заложили, а Даша тем более. Хотя настроение эта история и ее, пусть не прямое, но все же участие сильно испортили… Решила никому не рассказывать.

После уроков съездила на сольфеджио, и занятие почти выветрило воспоминания о неприятности в школе.

Дома мама готовила ужин.

– Есть очень хочешь? – спросила.

– Да нет, в школе обед хороший был…

– Иди тогда отдохни. И переоденься… Если что – через десять минут будет готово.

Сменив джинсы и свитер на майку и шорты, Даша зашла в спальню родителей, включила телевизор.

На экране – какое-то ток-шоу. Полукругом трибунки, в центре ведущий, за его спиной экран. Даша хотела переключить – все эти телеспоры она не выносила, – но слова ведущего остановили:

– Было ли это самоубийством? Мы пригласили криминалиста, и сейчас в этой студии он попробует реконструировать всё, как было в тот момент, когда полиция вошла в дом. Что для этого нужно? – Ведущий сунул микрофон ко рту подошедшего пожилого человека с седой головой; он напоминал киношных детективов вроде инспектора Коломбо.

Спокойным, бесцветным голосом мужчина ответил:

– Для этого нужен шнур и стул или табуретка.

– Коллеги! – обратился ведущий к кому-то за кадром. – Помогите, пожалуйста.

Принесли шнур и табуретку.

– Это, если не ошибаюсь, обычный удлинитель? – удивился ведущий.

– Да, он вполне выдерживает вес тела. – Криминалист поставил табуретку на пол. – Я думаю, что ситуация, видимо, развивалась следующим образом: решив покончить с собой, Марина сделала так называемую скользящую петлю. – И он стал уверенно вязать удлинитель.

– Извините, была информация, что она уже предпринимала попытку самоубийства, – заметил ведущий, – но тогда шнур оборвался.

– Он мог оборваться, если был тоньше, чем этот. Вот этот, – камера крупно показала шнур, – не оборвется. Он вполне выдержит вес шестьдесят-восемьдесят килограммов… Итак, делается скользящая петля…

– Да разве Марина могла знать про какую-то скользящую петлю?! – возмущенно выкрикнула какая-то женщина с места.

Криминалист улыбнулся:

– Это настолько просто, что можно сделать, не зная.

– Хорошо, – поторопил ведущий, – как было дальше?

– Встав на табуретку, она закрепила шнур на балке. – Мужчина влез на табуретку. – В их доме, как я знаю, есть потолочная балка… А затем… – Вместо шеи криминалист затянул петлю на своей руке.

По залу прошел негодующий шелест.

– Но есть еще табуретка! – как-то идиотски воскликнул ведущий. – Необходимо было ее выбить! – И недоумевающе-подозрительно посмотрел на криминалиста – дескать, что-то не сходится и наверняка это не самоубийство. – Как она сама себе могла выбить табуретку?

– Ну, это делается очень легко, – снова улыбнулся криминалист, – достаточно вот так качнуться – и всё.

– Доча, ты где? – Мамин голос из прихожей.

Даша торопливо и как-то испуганно переключила программу.

– Здесь!

На экране возник диктор новостей:

– Сегодня исполнилось бы сорок лет актеру, режиссеру и сценаристу Сергею Бодрову. – В спальне появилась мама и уставилась в телевизор. – Первым киноопытом Сергея Бодрова стали съемки в фильме его отца «Свобода – это рай» в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Это был крошечный эпизод, но с него-то всё и началось…

– Бедный парень, – вздохнула мама. – Что, потерпишь?

– Что? – Даша еще не отошла от увиденного только что: табуретка, шнур, руководство, как вешаться.

– С ужином. Папа сейчас звонил, сказал, что уже к садику подходит. Через полчаса будут с Настей.

Садик рядом со школой; Настю родители собираются отдать туда же, где учится и Даша. По четвергам водят в подготовительный класс.

– Я не хочу пока есть.

– Тогда поиграй на фаготе.

– Лучше поем.

– Даш, перестань! Почему я постоянно должна тебя уговаривать?! Мне, что ли, это надо – ты ведь сама жизнь выстраиваешь…

– Ладно, ладно, – Даша поднялась. – Устала просто.

– Ну десять минут…

Фагот был собран. Даша медленно надела ремень, медленно прицепила к нему инструмент. Смочила трость, вставила в эс… Подышала. Начала.

И сразу представился Саша, его глаза, какими наблюдает за ее игрой. Так смотрит, будто она какие-то чудеса совершает. Точнее, пытается совершить. И когда ошибается – в его глазах появляется боль…

Сашины глаза вдруг сменились профессорскими, а вслед за глазами – сине-серое лицо: лицо почти уже неживого человека. Он смотрит на Дашу с таким каким-то страданием. Ей становится стыдно, что так играет.

В конце концов сделалось невыносимо, и Даша остановилась.

– Молодец! – крикнула мама. – Еще Гречанинова повтори. Давно не повторяла.

– Сейчас…

Не нужен ей этот фагот и профессор со своими нотациями. И Саша тоже. Не будет она никакой фаготисткой… Только все мучаются… Но как сказать маме, что она не хочет. Нет – не может. Не может больше… Скажет – и начнется…

Обняла губами трость, заиграла. И давно разученная тема пошла легко, свободно, пальцы автоматически перебегали с клапана на клапан, и Даше стало приятно, горделиво, что она может вот так – взять и выпустить в тупо гудящее, хаотично-бессмысленное московское пространство красивую, сильную мелодию. Такую сильную, что если открыть окно, ее услышат у соседнего дома…