— Всем известно, что мельник Гуннар Хуттунен сбежал из Оулу. И у меня, госпожа Яблонен, есть основания подозревать вас в том, что вы взялись за него решать его дела, когда он сам этого сделать не может.

Банкир убрал сберкнижку и доверенность в сейф.

— В связи с этим вынужден сообщить, госпожа Яблонен, что наш банк не может выдать деньги господина Хуттунена. Он объявлен душевнобольным. К тому же он в бегах. Надеюсь, вы понимаете, что банк не имеет права выдавать денег человеку, который сам не способен за ними прийти по причине потери рассудка. К тому же у Хуттунена не имеется адреса. Может быть, вы знаете, где он скрывается? Я об этом не спрашиваю, я не полиция. Я занимаюсь вкладами, преступления не по моей части. Понимаете, к чему я веду?

— Но это же деньги Хуттунена! — пыталась возразить председательша.

— Так-то оно так, это его собственность, и я этого не отрицаю. Но без официального разрешения я эти деньги никому не отдам. Иначе они, образно говоря, уйдут прямой дорогой в лес. Представьте, дорогая моя, что бы началось, если бы банки вдруг стали выплачивать сбережения своих клиентов лесам и болотам?

Председательша заплакала. Как она объяснит это Хуттунену?

Тогда Хухтамойнен написал письмо: «Банк не выдает данных сбережений и процентов третьим лицам, только Вам лично и только при предоставлении непосредственного официального разрешения. С уважением, Ваш А. Хухтамойнен, банкир».

— При этом, как я уже сказал, я соблюдаю банковскую тайну. Поэтому если кто-то, к примеру пристав Яатила, придет и спросит меня, по какому вопросу приходила Роза Яблонен, я покачаю головой и буду нем как рыба. Если официальные лица потребуют от меня рассказать, где скрывается господин Хуттунен, я, даже если бы знал, буду молчать. Вот это я называю банковской тайной. Это святое. Я могу сказать полиции, что вы приходили брать кредит… скажем, на швейную машинку.

— У меня уже есть швейная машинка, — заплакала Роза Яблонен.

— Ну, тогда я скажу, что вы приходили посоветоваться, стоит ли частному лицу вкладывать свои сбережения в государственные облигации. Прямо скажу — не стоит. Корея сейчас в таком положении, что если у кого есть лишние деньги, надо вкладывать их в недвижимость. В отличие от облигаций цена на землю скоро подскочит. Все, конечно, зависит от того, как долго еще продлится война, но, похоже, что мир Азии еще несколько месяцев не светит, то есть как минимум до следующего лета, попомните мои слова. Ой, что-то я заболтался, прошу меня извинить, госпожа Яблонен.

Председательша Яблонен уходила из банка ни с чем. Ей хотелось плакать, но она сдерживала слезы, проходя мимо любопытных служащих. Только выехав на трассу, она остановила велосипед и разрыдалась, громко и безутешно. Банк забрал себе деньги ее любимого Гуннара, а до зарплаты еще больше двух недель.

Болота Реутуаапа тянулись более чем на десять километров, образуя бесформенные топкие участки с озерцами темной воды. С запада в них впадала речушка Сивакка, за которой возвышалась небольшая сопка Реутуваара. Туда-то, в пустынные земли, где до ближайшей дороги километров пять, Хуттунен и направился. Там, где Сивакка круто извивалась у подножия сопки, Хуттунен сбросил рюкзак. Подножие сопки было покрыто ягелем, а сразу за рекой начиналась вязкая топь. Между сопкой и болотом открывалось прекрасное место для лагеря — надежное, красивое и безопасное. Где-то далеко курлыкали журавли. У сопки шумели вековые сосны, а в тихой реке плескались форель и хариус.

Хуттунену этот островок в излучине реки сразу приглянулся. Он окрестил его Домашним.

Весь следующий день Хуттунен строил лагерь. Он нарубил сухостоя, скатил его к лагерю, порубил на чурбаны в несколько метров — чтобы в темную холодную ночь можно было развести костер.

Для жилья Хуттунен соорудил прочный деревянный навес. Крышу покрыл мохнатыми ветвями вековых елей, сверху уложил более короткие, переплетя их так, чтобы они не пропускали влагу. Чурбан из толстой березы поставил под навесом — для защиты от пламени костра. Землю выложил двадцатисантиметровым слоем мха, сверху — мягкими ветками с макушек молодых елей, аккуратно отломав острые кончики, чтобы ночью спину не кололи.

Затем он развернул пилу, выстругал для нее деревянное основание с ручкой, сверху натянул веревку. Новой пилой спилил сосну на уровне человеческого роста, сверху соорудил сайбу[3], вырубил в стене отверстие, чтобы рюкзак проходил. Туда Хуттунен поместил продукты, посуду и сам рюкзак.

Валуны размером с человеческую голову он откатил к реке, из них выложил очаг, нагнул над ним березу — получился гибкий и самораспрямляющийся держатель для котелка. В пятидесяти метрах от лагеря, где сопка круто поднималась вверх и открывались болота, Хуттунен прибил между двух сосен палки — одну для сиденья, другую — для спинки. Под ними выкопал метровую яму. Туда раз-два в сутки будут падать испражнения.

Хуттунен любил сидеть на этих жердочках, смотреть на простиравшиеся вокруг бескрайние болота, по которым аккуратно ступали журавли и вечно спешили куда-то водяные птицы. Однажды Хуттунен видел на другом конце болота серого медведя, который время от времени привставал на задние лапы. Но взяв бинокль, увидел в знойном тумане болот лишь журавлей — медведь исчез. Убежал? А может, не было никакого медведя?

Хуттунен воткнул в прибрежную осоку палки для сушки сетей. Для переправы через реку соорудил из бревен плот и прикрепил его колышками к «пристани» рядом с очагом.

Перед входом Хуттунен повесил календарь. Выпилив из бревна дощечку в две ладони шириной и три длиной, обработав ее рубанком, он вырезал даты по горизонтали и по вертикали. Каждое утро он втыкал в число нож — вот и прошел день. Вообще, отшельник давно потерял счет времени. По его расчетам, шла вторая половина июля. За точку отсчета он брал Иванов день. Хуттунен вырезал на сосне цифры для дней и месяцев. Черника поспела — значит, точно июль.

Июль выдался жаркий. Рыба клевала хуже, чем ранней весной или в августе. Благородная рыба была сыта и пуглива, ночи были для нее еще слишком светлые, а вода в реке слишком теплая, она усыпляла холоднокровную речную форель. Хуттунен взял поплавки, но для форели они не годились. На блесну удалось поймать лишь несколько щук, но если их зажарить на углях, получится очень даже ничего.

На жирную рыбу Хуттунен ставил сеть, заходил ниже и начинал мутить воду, рыба пугалась, уплывала и попадала прямо в западню. Форели и хариуса было столько, что впору солить, но для этого нужна посуда, которой у мельника не было. Хорошо еще догадался захватить рубанок. Осенью можно будет выстругать из сухостоя бочки. Несколько бочек соленой рыбы помогут выжить зимой. Речной лосось — жирная рыба, но если ее правильно засолить, простоит до конца зимы.

Хуттунен думал даже построить на зиму сауну и маленький домик. Спать на морозе под навесом — такая перспектива его совсем не радовала.