На следующих допросах Богров I признался, что Николай Яковлевич и Нина Александровна выдуманы им с целью войти в доверие к охране. Он действовал сам и давно хотел убить П. А. Столыпина.

Еще одна из версий убийства Столыпина предполагала масонский след. Якобы в день покушения Богров обедал в кафе напротив театра с Л. Д. Бронштейном (Троцким) и получил от него последние указания. Поиски Л. Д. Троицкого в Киеве сразу после покушения на Столыпина ничего не дали. Как оказалось, тот находился в Вене на конгрессе социал-демократов. А телеграмму о нападении на премьера России получил во время подготовки к выступлению.

О тайнах убийства П. А. Столыпина написаны десятки книг, и ни одна из озвученных в них версий до сих пор не получила подтверждения. Все гораздо сложнее, чем может показаться с первого взгляда. Например, известно, что двоюродный брат Дмитрия Богрова — Сергей (Вениамин) Евсеевич Богров, принявший псевдоним «Николай Валентинов», был знаком с В. И. Лениным. В своих литературных воспоминаниях он ни словом не упоминает ни о брате Дмитрии, ни об их совместном проживании в петербургской квартире. В. И. Ленин в 1918 году лично помогал родственнице Д. Богрова, Валентине Львовне Богровой покинуть Россию и уехать в Германию, а С. Богров-Валентинов находился на дипломатической службе у большевиков.

Для расследования обстоятельств дела была назначена сенаторская ревизия, которую возглавил сенатор М. И. Трусевич. В начале 1912 года результаты комиссии, которые заняли 24 тома, были переданы в Государственный совет. В докладе поднимался вопрос о «превышении и бездействии власти, имевшем весьма важные последствия» и назывались виновные.

Демонтаж памятника Столыпину в Киеве (19 марта 1917 года)

Государственный совет возложили ответственность за убийство П. А. Столыпина на куратора Богрова М. М. Кулябко, вице-директора департамента полиции М. М. Веригина, начальника охраны императорского двора А. И. Спиридовича, товарища министра внутренних дел П. Г. Курлова и отдали их под суд. Довольно быстро следствие над ними по личному указанию Николая II было приостановлено. Причастность этих чиновников и служащих охранки к организации убийства так и не была доказана, их лишь обвинили в халатном отношении к своим обязанностям. Смерть Столыпина П. Г. Курлову обошлась лишь недолгой отставкой, А. И. Спиридовичу несколько задержали присвоение генеральского звания, М. М. Веригина отправили в отставку и лишили придворного звания, М. М. Кулябко уволили с должности и посадили на гауптвахту «за хищения казенных средств», выделенных на охранные мероприятия во время пребывания императора в Киеве.

Общественное отношение к происшедшему было различным: от разочарования и досады до нескрываемого возмущения. Видный русский юрист и общественный деятель А. Ф. Кони по этому поводу писал: «Неоднократно предав Столыпина и поставив его в беззащитное положение по отношению к явным и тайным врагам, «обожаемый монарх» не нашел возможным быть на похоронах убитого, но зато нашел возможность прекратить дело о попустительстве убийцам».

Следствие над Богровым велось поспешно, порой даже без протоколов. Часть из них восстанавливали по воспоминаниям участников процесса через год. Известно, что на одном из допросов Богров попросил ручку и бумагу для «важных показаний». Ему их не дали. Возможно, чтобы не написал ничего лишнего. Суд над террористом длился три часа, ему был вынесен приговор: смертная казнь через повешение. 12/25 сентября приговор был приведен в исполнение на Лысой горе. Через 15 минут врачи констатировали смерть. Повешенного закопали в яме под виселицей. Могилу сравняли с землей. Во время казни присутствовали представители черносотенных организаций, которые хотели удостовериться, что Богрова не подменили.

Назначая вместо погибшего Столыпина на пост председателя правительства В. М. Коковцева, Николай II сказал ему: «Надеюсь, вы не будете меня затенять так, как это делал Столыпин».

Оценка деятельности Столыпина как его современниками, так и историками неоднозначна и носит полярный характер. В ней одни выделяют только негативные моменты, другие, напротив, считают его «гениальным политическим деятелем», человеком, который мог бы спасти Россию от грядущих войн, поражений и революций. При этом и те, и другие основываются на оценках современников, документальных источниках, данных статистики. Сторонники и противники зачастую оперируют одними и теми же цифрами, взятыми в различном контексте.

Однако есть такие аспекты, в которых и противники, и сторонники Петра Аркадьевича сходятся. Прежде всего, это высокие моральные качества Столыпина, его честность, справедливость, любовь к семье и детям.

Как писал известнейший русский религиозный философ, критик и публицист В. В. Розанов, «на Столыпине не лежало ни одного грязного пятна: вещь страшно редкая и трудная для политического человека. Тихая и застенчивая Русь любила самую фигуру его, самый его образ, духовный и даже, я думаю, физический, как трудолюбивого и чистого провинциального человека, который немного неуклюже и неловко вышел на общерусскую арену и начал «по-провинциальному», по-саратовскому, делать петербургскую работу, всегда запутанную, хитрую и немного нечистоплотную. Он мог бы составить быстрый успех себе, быструю газетную популярность, если бы начал проводить «газетные реформы» и «газетные законы», которые известны наперечет. Но от этого главного «искушения» для всякого министра он удержался, предпочитая быть не «министром от общества», а министром «от народа», не реформатором «по газетному полю», а устроителем по «государственному полю». Крупно, тяжело ступая, не торопясь, без нервничанья, он шел и шел вперед, как саратовский земледелец, — и с несомненными чертами старопамятного служилого московского человека, с этою же упорною и не рассеянною преданностью России, одной России, до ран и изуродования и самой смерти. Вот эту крепость его пафоса в нем все оценили и ей понесли венки: понесли их благородному, безупречному человеку, которого могли ненавидеть, но и ненавидящие бессильны были оклеветать, загрязнить, даже заподозрить. Ведь ничего подобного никогда не раздалось о нем ни при жизни, ни после смерти; смогли убить, но никто не смог сказать: он был лживый, кривой или своекорыстный человек. Не только не говорили, но не шептали этого. Вообще, что поразительно для политического человека, о которых всегда бывают «сплетни», — о Столыпине не было никаких сплетен, никакого темного шепота. Все дурное… виноват, все злобное говорилось вслух, а вот «дурного» в смысле пачкающего никто не мог указать. Революция при нем стала одолеваться морально, и одолеваться в мнении и сознании всего общества, массы его, вне «партий». И достигнуто было это не искусством его, а тем, что он был вполне порядочный человек. Притом — всем видно и для всякого бесспорно. Этим одним.

Вся революция, без «привходящих ингредиентов», стояла и стоит на одном главном корне, который, может, и мифичен, но в этот миф все веровали: что в России нет и не может быть честного правительства; что правительство есть клика подобравшихся друг к другу господ, которая обирает и разоряет общество в личных интересах. Может быть, это и миф; наверно — миф; но вот каждая сплетня, каждый дурной слух, всякий шепот подбавлял «веры в этот миф». Можно даже сказать, что это в общем есть миф, но в отдельных случаях это нередко бывает правдой. Единичные люди — плакали о России, десятки — смеялись над Россией. Это произвело общий взрыв чувств, собственно русских чувств, к которому присосалась социал-демократия, попыталась их обратить в свою пользу и частью действительно обратила. «Использовала момент и массу в партийных целях». Но не в социал-демократии дело; она «пахала», сидя «на рогах» совсем другого животного. Как только появился человек без «сплетни» и «шепота» около него, не заподозренный и не грязный, человек явно не личного, а государственного и народного интереса, так «нервный клубок», который подпирал к горлу, душил и заставлял хрипеть массив русских людей, материк русских людей, — опал, ослаб. А без него социал-демократия, в единственном числе, всегда была и останется для России шуткой. «Покушения» могут делать; «движения» никогда не сделают. Могут еще многих убить, но это — то же, что бешеная собака грызет угол каменного дома. «Черт с ней» — вот все о ней рассуждение».