Серджио выскочил вон, я последовал примеру своего друга, однако на прощание не удержался: с вызовом посмотрел на Джироламо.

Ужасен был ответный взгляд его темных глаз: точно гвоздь забил он мне в лоб! Однако смотрел он с вызовом, как бы признав правоту моей догадки.

Я ничего не сказал Серджио. Возможно, я ошибся и руку свою поганец Джироламо раскровенил в другом месте, без моей подмоги?

Ну и очень жаль, когда так!

Россия, Нижний Новгород, наши дни

Всю жизнь, сколько себя помнила, Тоня слышала, что очень похожа на мать. Та любила усадить дочку рядом с собой перед зеркалом и внимательнейшим образом начать сравнивать их носы, глаза, лбы, губы и уши, приговаривая при этом: «Ты моя, совершенно моя деточка, ну ни одной, ни единой черты в тебе нету этого поганца!»

Иной раз Тоне становилось обидно: хоть бы одну-разъединую черту найти в себе от человека, бывшего ее отцом. Пока же все, что она об отце знала, – это его имя: в свидетельстве о рождении было написано, что она – Антонина Никитична. Имя и отчество свои она терпеть не могла – старорежимные какие-то. «Ну почему меня так зовут? – не уставала ныть в детстве. – Ну почему я не Марина, как ты, не Юлия, как бабушка, не Анастасия, как тетя Ася? Зачем ты меня так назвала?!» И как-то раз выведенная из себя мама сердито буркнула: «Назвала, как хотел твой отец!»

Очень мило… Она с ним даже не встречалась никогда, а имя это должна носить!

Тоня уже выходила замуж, когда увидела отца в первый раз. Правда, не воочию, а на фотографии. Она что-то искала в книжном шкафу, и шатко сложенные книжки и журналы вдруг обрушились на нее бурным потоком. И откуда-то выпал конверт без марки и надписи. Заглянув туда, Тоня обнаружила фотографию молодого мужчины с напряженной улыбкой и прищуренными темными глазами. Он был красив особенной, броской красотой молодой уверенности в себе – именно она, эта уверенность, и привлекала в нем, потому что губы были тонковаты и нос мясистый. И лоб узковат – если все по отдельности разглядывать. А с первого взгляда только и скажешь – ого какой!

«Может, это маманькина тайная любовь?» – хихикнула про себя Тоня и перевернула карточку.

Горло перехватило при виде аккуратной, словно бы по прописям выведенной, краткой надписи:

«Марине – моей любимой и единственной». А внизу вовсе уж каллиграфическим, бисерным почерком было начертано: «Никита Львович Леонтьев. Нижний Новгород, май 1985 года».

Не требовалось обладать суперлогическим мышлением, чтобы угадать, какой же это человек по имени Никита называл Тонину маму любимой и единственной за четыре месяца до рождения у нее дочери. Выходило, что Тоня держала в руках портрет собственного отца. И глядя на это победительное лицо со смешанным чувством неприязни и страха, она почему-то зло подумала: «Лучше бы ты оставил мне свою красивую фамилию, чем это дурацкое отчество! Лучше бы я была Леонтьева, чем Ладейникова!»

Потом какое-то время она приглядывалась к мужчинам возраста отца и такого типа, как он. Гадала: узнает ли при встрече? Каково это будет: подойти вдруг к «ого какому» брюнету преклонных лет и брякнуть: «Привет, папаня!»

Наверное, всякую безотцовщину рано или поздно начинают посещать такие вот бредовые мечтания…

Мама Тонина буквально через полгода после свадьбы дочери тоже вышла замуж и уехала с новым мужем не куда-нибудь, а на Сахалин. Личная жизнь у старшей Ладейниковой на сей раз сложилась более чем удачно, чего никак нельзя было сказать о Ладейниковой-младшей.

Когда Тоня с Виталиком разводились – со всеми классическими элементами развода, включая дикие, незабываемые взаимные оскорбления и шумную дележку имущества (о чем позже Тоня вспоминала с кошмарным стыдом, дивясь своему падению и утешаясь только тем, что не иначе бывшая свекровка, сущая ведьма, напустила на нее в то время какую-нибудь поганую порчу, чтобы уничтожить в душе Виталика последние сомнения), Тоня сообщила обо всем маме, когда развод свершился. Она отчего-то страшно боялась материнских упреков, однако Марина Анатольевна стойко снесла удар и сказала:

– Думаю, ты не только внешне похожа на меня, но и повторяешь во многом мою судьбу. Пусть это послужит тебе утешением. Все будет, все еще будет, ты мне поверь!

Тоня вспомнила взгляды, которыми обменивались мама и ее новый муж на своей свадьбе, вспомнила, каким счастьем звенел ее голос, когда в разговоре всплывало его имя, – и почему-то успокоилась. Она привыкла всю жизнь верить маме. Ну правда, что, если они так похожи внешне – невозможно же не иметь и сходства в судьбе! Обе вышли замуж в 23 года. Обе через год развелись. У обеих остались дочери. Правда, Марина Анатольевна резко и бесповоротно порвала с Тониным отцом, папочка же Кати Ладейниковой (Тоня легла костьми, но и ей не позволила зваться Бараниной!) порою снова и снова начинал подбивать клинья к бывшей жене, намекая, что нехорошо ребенку расти без отца.

Хорошо, очень даже хорошо, это Тоня знала на опыте!

Короче говоря, слова матери запали-таки в душу, и она теперь все время смутно надеялась, что наконец-то и ей выпадет счастливая, счастливейшая встреча!

Сначала казалось, это должно произойти быстро, и Тоня ждала, почти с нетерпением вглядываясь во всех мужчин, которые пересекали ей путь. Потом ей стало не до ожидания. Катерина росла очень трудно: после года она вдруг практически перестала спать. Тоня моталась по двум работам, брала переводы еще и домой, прибегала вечером чуть живая, чтобы отпустить няню (решила лучше умереть, но не мучить ребенка яслями и садиком!) и заняться дочерью.

Иногда няня, поглядев в запавшие глаза Антонины, говорила: «Ну ладно, посижу еще полчасика, а ты пока поспи». Тоня, благодарная до слез, тащилась, заплетаясь ногами от усталости, в спальню, падала на кровать, ожидая, что сейчас сон рухнет на нее, как лавина в горах, но… зря ждала! Этот крошечный счастливый отрезок времени – полчаса! – вдруг наполнялся мучительным пульсом, бил, стучал в Тонины виски, вибрировал в голове: «Полчаса, тик-так… Всего полчаса, тик-так… А сколько минут уже прошло, тик-так?» Да и Катя пищала, капризничала в соседней комнате, звала маму, по которой соскучилась за день, и не желала больше ни минуты ждать общения с ней!

А ночью дочка не спала. Задремывала и тут же вскидывалась с легким хныканьем, которое протыкало зыбкую Тонину дремоту, как слишком толстая игла протыкает тонкую ткань и рвет ее. И так всю ночь, и так ночь за ночью, и сутки за сутками, неделю за неделей и месяц за месяцем…

«Это как-то связано с внутричерепным давлением, – говорили Тоне врачи, к которым она, конечно же, не раз обращалась. – У чувствительных, нервных детей в этом возрасте такое бывает. Вылечить? Лучше это дело перетерпеть, потому что опасно лечить: тут нужны сильные препараты, которые бьют по мозгу, так что как бы нам девочку интеллектуально навсегда не успокоить! Понимаете?»

А чего тут понимать? Или крикливая, но смышленая, умненькая, во всем остальном нормальная Катюшка – или смирненький сонливый дебильчик. Выбирайте, мамаша.