Ладно.

Филя слазил в стог, подал Антонелле епанчу, Федору – плащ, вынул длинный сверток, который, видать, суждено Федору носить по жизни, точно крест. О том, что не ему одному будет суждено этот крест нести, Федор, конечно, не знал и знать не мог.

– Ну что? Вот и…

Он замолчал, потому что говорить больше было не о чем. Со всеми обо всем уж давно переговорено! И с Антонеллой, сердце которой так и не… Ладно. Не в сказке живем, чай! И с Сальваторе Андреичем, который поклялся доставить ее в Москву или Петербург, а там повенчаться с нею, накрыть именем своим, словно плащом, и жизнь положить на то, чтобы исправить последствия своего невольного предательства. Ведь именно он навел Джироламо на след беглецов, именно он открыл им замыслы мести Федора. Невольно, невольно, на исповеди… он хотел как лучше, но ведь благими намерениями вымощена та самая дорога!

Федор его не судил. Кто он такой, чтобы судить, сам-то… Отчего-то он знал – словно бы некое последнее прозрение снизошло, а может, отец с матерью смотрели на него с небес и шептали успокаивающие слова, – знал отчего-то, что клятву свою Сальваторе Андреич сдержит и Антонелла будет с ним спокойна.

Счастлива? Ну, что такое счастье, кто знает? Да и есть ли оно вообще?

Не Федору и не сейчас задавать этот вопрос.

– Лодочник там… ждет, – неловко сказал Филя, ежась от жалости к Федьке, а пуще от неловкости за то, что вот он стоит с пустыми руками, ну, котомочка малая не в счет, – а барин все держит, все влачит эту ношу, эту тяжесть свою проклятущую. Натрудился с нею… да ведь что поделаешь, коли судьба? Ни судьбы своей, ни креста своего не дашь поносить другому.

– Ну ладно, прощайте, – сказал Федор. – Не поминайте лихом.

– Федор, ты помни… – Это Сальваторе не выдержал.

– Знаю, верю. Прощай.

Подал ему ребенка. Назовут его Серджио, конечно, это уж обговорено. А как иначе?

Антонелла молчала, опустив глаза. Федор тоже ничего не мог сказать ей. Трижды соприкоснулись остывшими губами, не глядя друг на друга, – так целуют покойников пред вечным расставанием.

С Филей она тоже расцеловалась. Потом простились Филя и Сальваторе Андреич.

Федор смотрел, смотрел… Ждал.

И дождался. Все-таки она на него посмотрела. Все-таки подняла на него глаза, эти глаза…

Никого не осталось меж ними, и время остановилось.

Но это уж было свыше всяких сил человеческих!

Федор зажмурился, махнул рукой, повернулся и пошел куда-то, придерживая на плече покрытый краскою холст. Пошел сначала медленно, потом все быстрее, быстрее.

В никуда?

В вечность?..