Грейс без труда нашла гостиную. Именно в этой комнате четыре месяца назад она забрала у Джеймса свой серебряный браслет и сказала, что не выйдет за него замуж. Это произошло в конце лета, было совсем тепло, а сейчас за окном кружились снежинки. В остальном ничего не изменилось: те же обои в цветочек, бархатная кушетка и кресла с подголовниками, едва уловимый запах чернил и писчей бумаги.

Внезапно она вспомнила ту сцену в мельчайших подробностях. Вспомнила потрясенное лицо Джеймса, слова, которые он говорил ей.

Она знала, что должна испытывать удовольствие, причиняя ему боль. Но нет – ее мать была довольна, а самой Грейс это было совершенно не нужно. Несколько лет она жила с этим бременем – сознанием того, что Джеймс влюблен в нее. Это было подобно тяжкой ноше или цепям, железным цепям, которые приковывали его к ней. «Эрондейлы рождаются для того, чтобы любить, – говорила ей мать. – Эрондейл отдает любимому человеку все, до последнего, и ничего не требует взамен».

Она его не любила. Она знала, что он красив – ведь она наблюдала за тем, как он из мальчика становился юношей. Каждое лето он приезжал в Идрис совершенно иным; ей казалось, что она смотрит на полотно Россетти, которое из наброска превращается в шедевр. Но внешность Джеймса была ей глубоко безразлична. Ее матери никогда не приходила в голову одна простая мысль – а если бы и пришла, Татьяна лишь посмеялась бы над ней. Если безответная любовь является пыткой, то быть объектом такой любви тоже может быть мучительно. Мучительно знать, что тебя любят, и понимать, что это не настоящая любовь. Принуждение. Приворот.

Грейс уже один раз пыталась освободить Джеймса от дьявольских цепей, здесь, в этой самой комнате. Она видела, как он смотрел на Корделию, и поняла: когда колдовство рассеется, он возненавидит ее, Грейс, как чудовище, изверга. Но все равно считала, что лучше отпустить его, пока мать лежит без сознания в лазарете. Необходимо произнести роковые слова, после которых к прошлому не могло быть возврата.

«Мы с тобой не можем быть вместе, Джеймс, это невозможно».

Так она сказала ему в прошлый раз. Она думала, что мать ничего не сможет с этим поделать. И жестоко ошиблась. Возможно, сегодняшняя попытка разрыва тоже обречена на провал, но, с другой стороны, прошло четыре месяца. Четыре месяца Грейс не виделась и не разговаривала с Джеймсом, а от матери не было никаких вестей. С каждым днем, с каждой неделей надежда крепла в ее сердце. Может быть, они наконец забыли о ней? Если она сейчас все расскажет Джеймсу… если он поймет, что за сила привязывает его к ней, он разлюбит ее, и железная цепь, наконец, будет разорвана.

Скрипнула дверь, Грейс быстро обернулась, думая увидеть Джеймса. Но на пороге стояла молодая горничная, которую она видела внизу, за колонной, та девушка с каштановыми волосами и веснушками на носу. В руках горничная держала метелку и совок для мусора. Она тупо смотрела на Грейс – наверняка не ожидала обнаружить в этой комнате кого-то из гостей.

– Я могу вам чем-нибудь помочь, мисс?

Грейс постаралась не выдать своей досады.

– Я искала библиотеку.

Горничная двинулась к ней, и когда оказалась совсем близко, Грейс заметила, что улыбка ее была неестественной, словно приклеенной.

– Значит, вы заблудились?

Грейс охватило странное беспокойство, и она сделала шаг в сторону двери.

– Вовсе нет. Сейчас я уйду к остальным, в парадный зал.

– О, Грейс.

Услышав свое имя, Грейс вздрогнула и обернулась. Только в этот момент она сообразила, что горничная держит метлу под странным углом. Как будто у нее вывихнута рука. Ее взгляд стал совершенно остекленевшим, бессмысленным.

– О, ты действительно заблудилась, моя дорогая. Но ничего страшного, я пришла помочь тебе.

Грейс бросилась к двери, но горничная оказалась быстрее. В мгновение ока она загородила собой выход.

– Неужели ты не узнала меня, дорогая? – Девушка с веснушками неестественно захихикала. Этот звук был похож на бренчание расстроенного пианино, и еще казалось, что он доносится из колодца.

Четыре месяца. Четыре месяца. Грейс ощутила во рту горький привкус – наверное, ее сейчас стошнит.

– Мама?

Горничная снова фыркнула, потом заговорила, но движения ее губ не соответствовали произносимым словам.

– Дочь моя. Ты и вправду удивлена, увидев меня здесь? Ты должна была понять, что мне захочется присутствовать на этой свадьбе.

– Я не знала, что ты обладаешь способностью вселяться в тела других людей, мама, – едва слышно произнесла Грейс. – Это он помогает тебе?

– Именно, – ответила мать. – Наш покровитель, от которого ты получила свой чудесный дар, любезно помог мне вселиться в это тело, хотя я сомневаюсь, что мне удастся продержаться достаточно долго. – Она скептически осмотрела трясущиеся руки горничной. – Разумеется, он мог бы отправить сюда демона Эйдолон, способного менять обличье, или любого другого из своих слуг, но он пожелал, чтобы я лично уладила эту маленькую проблему. Он не хочет, чтобы его дар пропадал зря. А ты не хочешь разгневать его. Правда?

Его дар. Способность Грейс подчинять себе мужчин и заставлять их выполнять свои желания. Только мужчин, конечно же, – Татьяна считала женщин слабыми существами, недостойными ее внимания. В руках мужчин сосредоточена власть и влияние, только их умами стоит повелевать.

– Правда, – глухо произнесла Грейс. Немного найдется на свете людей, которые по собственной воле рискнули бы прогневать такого могущественного демона. – Но если ты – и твой покровитель – хотите предотвратить свадьбу, вам надо было начать действовать раньше.

Татьяна гнусно ухмыльнулась.

– Я доверилась тебе, решила, что ты самостоятельно сумеешь переубедить Эрондейла, но вижу, как сильно ошиблась в тебе. У тебя был способ связаться со мной, этот кусок адамаса, но ты ни разу даже не потрудилась взять его в руки. Как обычно, ты разочаровала меня.

– Я боялась, что меня застигнут за этим делом, – оправдывалась Грейс. – Я живу у Бриджстоков… он ведь Инквизитор, мама.

– Ты сама решила покинуть мой дом и поселиться в логове врагов. А что касается свадьбы, это не имеет значения. Я уже предвкушаю, как ты заставишь Эрондейла нарушить брачные клятвы. Он в сто раз сильнее возненавидит себя, когда поддастся тебе и твоей – нашей – власти. – Лицо «Татьяны» сморщилось в чудовищной ухмылке; она была страшной, неестественной, словно лицо несчастной горничной начало распадаться на части. – Я твоя мать, – заявила она. – Я знаю тебя лучше всех в этом мире.

«Если не считать Джесса», – подумала Грейс, но промолчала.

– Я видела, как ты смотрела на Эрондейла там, в зале. Ты снова собиралась освободить его, так? Ты собиралась во всем признаться?

– Удерживать его бессмысленно, – стараясь говорить как можно более убедительным тоном, отвечала Грейс. – Магия недостаточно сильна. Я не могу привязать его к себе навеки. Он все увидит, поймет, что это ложь и фальшь.