— Не сердись, раббони, но пока ты беседовал с родичами Эпулона, а Квадрат болтал со служанкой, я попытался проникнуть в помещение, где произошло убийство.

— Клянусь Геркулесом! Ты так же упрям, как неосторожен! Один раз ты уже пытался проделать это, и в наказание тебя могли забить до смерти. Надеюсь, сегодня тебе повезло больше.

— В какой-то мере, кажется, да, — сказал Иисус. — Окно и вправду слишком узкое, чтобы в него мог пролезть человек, пусть даже ребенок. Но не это главное. Куда важнее другое. Разглядывая окно с внешней стороны, я услышал крики и спрятался за кустами. Из своего укрытия я увидал, как появились Матфей и Береника, которые громко и яростно спорили. Поначалу мне не удавалось понять, о чем идет речь. Оба были сильно раздражены и говорили быстро, я же трясся от страха, как бы меня снова не обнаружили. Однако какое-то время спустя я разобрал слова, произнесенные Матфеем: «Нет, нет!» Именно так он и сказал, раббони: «Нет, нет!» А потом добавил: «Я не позволю, чтобы что-то встало на пути моих истинных чувств. Мне нет дела ни до закона, ни до чести. Пусть даже я потеряю наследство и буду отвергнут моей семьей и моим народом. Моя любовь сильнее, чем все грядущие невзгоды». Казалось, он чем-то очень сильно огорчен.

— А белорукая Береника? Что она на это ответила?

— Я почти ничего не расслышал, потому что она говорила очень тихо и речь ее то и дело прерывалась рыданиями. Но кое-что все-таки разобрал. Она сказала: «Я не могу этого допустить. Какое безумие! Ты мой брат». А потом они удалились, и больше я ничего не слышал.

— Надо же! Слишком похоже на размолвку влюбленных.

— Но ведь это было бы гнусностью, правда, раббони?

— Да, если бы они и вправду были братом и сестрой, но Матфей и Береника, как я только что узнал, кровными узами не связаны.

И я немедленно пересказал ему свою беседу с вдовой Эпулона. Когда я закончил, Иисус сказал:

— По правде говоря, меня нимало не удивляет, что вдова разгневалась на тебя. Как ты мог сказать ей столь обидные слова? Кроме того, ты не веришь в богов, а следовательно, не веришь и в их козни и проклятия.

— Да, разумеется, я не верю, но люди-то верят, и мне было интересно увидеть, как она поведет себя в ответ. Благодаря моей ловкой стратегии постепенно и проясняются фрагменты этой загадки. А тебя я должен сурово побранить за то, что ты подслушал разговор, к участию в котором не был приглашен, хотя полученные сведения могут нам очень даже пригодиться. Но, послушай, ты так строго соблюдаешь закон Моисея и установления книги Левит — и в то же время шпионишь.

— Не ругай меня, раббони, я вовсе не собирался ни за кем шпионить. Кроме того, ведь Яхве сам же первый и шпионит за всеми, иначе откуда бы ему знать о любых наших поступках и помыслах?

— Яхве ничего ни о ком не знает, а ты проклятый софист, — разозлился я. — Однако время не терпит, и если вернулся гонец, которого Апий Пульхр послал в Иерусалим, у трибуна не найдется повода снова отсрочить казнь твоего отца.

Иисус пожал плечами и заявил:

— Как раз это меня меньше всего тревожит. Я крепко верю в то, что ты сумеешь добиться новой отсрочки. Никто не в силах устоять перед твоим красноречием.

— Как и перед твоим. Но никогда не злоупотребляй лестью. Это столь сильное средство, что тот, кто к нему прибегает, вскорости забывает о прочих, и потом, когда лесть свою действенность теряет, наступает катастрофа.

Вопреки этому мудрому рассуждению, как только мы вернулись в город, я оставил Иисуса в толпе, собравшейся перед Храмом, а сам отправился на поиски Апия Пульхра. От жертвенника шел восхитительный запах жареного мяса. Трибун находился во дворе Храма. Он дремал в тени смоковницы. Услышав гулкий стук моих шагов по булыжникам, он открыл глаза. Я поинтересовался его здоровьем и делами, и тотчас лицо трибуна исказилось от гнева.

— О Помпоний, опять судьба препятствует исполнению задуманного мною. Гонец, посланный за деньгами, вернулся с тем, что требовалось, и к этому часу плотник, должно быть, уже успел изготовить новый крест. Казалось бы, ничто не мешает мне уладить наконец это дело, проследить за казнью Иосифа, а затем вернуться, демоны меня раздери, в Кесарию. Но можно подумать, что кто-то из богов забавляется, ставя препоны на моем пути… Представь себе, Помпоний, возникло новое осложнение. Нынче утром стража синедриона схватила двух зачинщиков беспорядков. Пару юнцов, у которых еще не пробился пушок на подбородке. Оба, понятное дело, отвергают все обвинения, что, на мой взгляд, как раз и является верным доказательством их вины. Поэтому я велел без лишних проволочек отрубить им головы. Чересчур суровая мера, согласен. В последний миг я хотел даже изменить приговор, показав одновременно и силу власти и ее милосердие. Лучшее, что можно тут придумать, это послать распоясавшихся мальчишек на галеры — лет эдак на десять-пятнадцать. Сразу отобьет охоту безобразничать, к тому же благодаря телесным упражнениям и морскому воздуху у них окрепнут мускулы… Во всяком случае это помогает вправить мозги. Однако синедрион вознамерился устроить показательное действо, для чего требуется изготовить еще пару крестов. По их мнению, три креста на вершине холма будут выглядеть превосходно. Будь на то моя воля, я бы послал их куда подальше, но не могу портить отношения с первосвященником, пока не оформлена по всем правилам покупка земель. Эти евреи очень придирчивы во всем, что касается законов и всякого рода договоров. В итоге — новая отсрочка. Уже вторая, и у меня появилось не слишком приятное ощущение, что это начинает выглядеть просто смешно. Да и тебе тоже, Помпоний, я могу теперь только посочувствовать.

— Не стоит того. В этом городе немало занятного…

— Еще бы, как мне уже сообщили, ты повадился ходить к местной блуднице. И к вдове Эпулона. Так вот, послушай, если тебя угораздит впутаться в неприятности из-за своей похотливости, не жди от меня помощи. С меня хватит и забот служебных.

Потом он хитро улыбнулся и добавил веселым тоном:

— Коль скоро ты завел столько друзей среди местной фауны, тебе наверняка будет небезразлично узнать, что один из арестованных мальчишек — родственник Иосифа, кроткого убийцы, и твоего неразлучного спутника Иисуса. Это отпетый негодяй по имени Иоанн, сын Захарии. А второй — некий Иуда, о котором в здешних местах никто до сих пор не слышал. По всей видимости, Иуда — подстрекатель, засланный сюда иерусалимскими зилотами. Ладно, кем бы они там ни были, скоро не будут уже никем.

Иисус ждал на улице. Увидев меня, он сразу спросил, удалось ли мне добиться новой отсрочки.

— Да, удалось, — ответил я, — но повод для нее трудно назвать счастливым.

Я поведал об аресте его двоюродного брата Иоанна, а также о том наказании, которое ему придется понести в самом ближайшем времени, и он заплакал. Я старался утешить мальчика, но нелегко сделать это, если человек знает, что двух членов его семьи ждет неминуемая позорная смерть.

— Не отчаивайся, — сказал я, — время работает на нас.