– Катя, пожалуйста…

– Я же сказала – ничего от тебя не возьму! Ты будешь жить и знать, что никогда! От тебя! Ничего! Не возьму! Что дети тебя тоже проклинают! Ты будешь жить и знать! Жить и знать, понял?

Она уже не кричала, а шипела злобно, запихивая ему деньги в карман пиджака. Пальцы не слушались, но запихала-таки. Обошла сзади, толкнула в спину:

– А теперь иди, сволочь… И помни – никогда и ничем не откупишься. Потому что ты переступил черту, которую не имел права переступить. Но ты переступил… Переступил… Переступил! Иди, иди, не оглядывайся…

Все, сил больше не осталось. Кое-как пришла в спальню, рухнула на кровать. За окном успело взойти настоящее утро, светлое, погожее. Истошно пели птицы… Наверное, по-настоящему они пели очень красиво, но лучше бы молчали сейчас. Или, например, утро бы оделось в траурную вуаль дождя. Это было бы справедливо. А так – чистой воды издевательство.

Хотя – пусть птицы поют. Бог с ними. Все равно жизнь кончена, что с птицами, что без птиц. А провалиться в дремотную пустоту можно и под райское пение. Она нынче для нее как спасение – эта дремотная пустота. Как невесомость и бездна. Скорая помощь, анестезия. Спасибо дорогому инстинкту самосохранения, иначе бы на себе эту боль не вынесла.

Последней мыслью было, как последним вскриком – это не со мной произошло. Это с какой-то другой женщиной. Со мной – не могло.

Ее разбудили Надя с Никиткой. Наверное, совсем немного она спала. Но провалилась в свою невесомость, видать, основательно, потому что лица у Никитки с Надей были испуганные.

– О господи, Кать… Что с тобой? Я тебя бужу, а ты не просыпаешься… Что случилось-то, а?

– Уйди, Надь, а? Я еще посплю… Я не могу…

– Ага, ага… А чего ты утром кричала-то, Кать?

– Я разве кричала?

– Да… Страшно так… А куда Паша пошел, я в окно видела? С чемоданом…

– Да, да… Паша ушел. С чемоданом. Он ушел, Надь…

– В каком смысле?

– Да, хороший вопрос. В каком смысле Паша ушел. В каком же смысле, правда, а? Нет, правда, в каком смысле? Кто, кто мне объяснит, в конце концов, в каком же все-таки смысле?!

Ее вдруг подбросило на кровати, села, резко откинув одеяло, ухватила Никитку, притянула к себе. Начала целовать истово, приговаривая, как в лихорадке:

– Сиротинушка ты моя… Папа бросил тебя, бросил! Не плачь! Мама здесь, с тобой, и всегда будет с тобой! А папа бросил, не плачь!

Никитка и не плакал, только голову в плечи втянул и сжался в комок. Глядел на Надю так, будто она должна была немедленно ему объяснить – что это с мамой такое происходит? Не дождавшись объяснений, расплакался громко, отчаянно, пытаясь вырваться из цепких материнских рук. Но Катя его не отпускала, наоборот, прижимала к себе сильнее. И тоже плакала в голос.

Надя стояла, онемев. Потом закудахтала междометиями, и впрямь всплескивая руками, как курица. Когда запас междометий кончился, проговорила вдруг испуганно:

– Да отпусти, отпусти его, Кать! Задушишь ведь! Ой, да что же это такое… Я сейчас Леню позову, господи…

Но Леня уже сам вошел в спальню, деловито высвободил из Катиных цепких пальцев перепуганного зареванного Никитку. Толкнул его к Наде:

– Веди его к нам… Успокой… Скажи, там мультики по телевизору показывают, «Ну, погоди»…

– А с Катериной-то что, Лень?

– Сама не видишь? Истерика у нее.

– Она говорит, Паша ушел… А я думаю, куда это он, с чемоданом!

– Иди, Надь. И возвращайся сразу. Мне одному не справиться, похоже…

Зря Леня так думал. Она и сама вдруг успокоилась. Вздохнула, и снова неумолимо потянуло в сон… Упала в подушки, как мертвая. Даже не почувствовала, как Леня торопливо поправляет на ней одеяло, закрывая неприлично голые ноги. И снова – спасительная пустота. Черная дыра, невесомость. Лети, не хочу…

Когда открыла глаза, опять увидела Надю. На фоне голого сумеречного окна. Ужасно неуютное это окно. А шторы где? Надо бы шторы задернуть…

– Ой, проснулась, слава богу! Весь день проспала. Как ты себя чувствуешь, Катюш?

– Надь… А почему окно голое? Шторы где?

– Ой, так я их постирала… Наверное, высохли уже, сейчас поглажу. И это еще, Кать… Я ковер со стены завтра хочу снять, его тоже постирать надо. Обязательно. Очень уж грязный.

– Что?! О чем ты, Надь? Какие шторы, какой ковер…

Ей вдруг стало смешно до отчаяния. Надо же – шторы, ковер! Самое главное – это постирать шторы и ковер! Нет, смешно же… Ужасно смешно. Аж грудь давит. Больно давит…

Сначала смех вырвался коротким хохотком, которым сама же и захлебнулась. Проглотила торопливо, вдохнула воздуху, а на выдохе уже не смогла удержаться – смех выходил из нее тугими волнами, сотрясал диафрагму, сжимал горло в кольцо. Нет, это ж надо – шторы, ковер! Ковер и шторы! Грязные! Их непременно надо стирать! Именно сейчас! Стирать сию секунду!

Надя вяло махнула ладонями, попятилась к двери, шепча одними губами:

– Я сейчас, Кать… Погоди, я сейчас Лене скажу… Он сделает что-нибудь… Погоди…

Повернулась, быстро вышла из спальни. И вскоре вернулась, присела перед ней на корточки, огладила по плечам:

– Тихо, Кать, тихо… Ну все, все, успокойся… Леня сказал, укол сделает…

Ее и впрямь немного отпустило. Вытерла набежавшие от смеха слезы, спросила испуганно:

– У меня что, опять истерика, Надь? То рыдаю, то хохочу… Нет, как дальше-то жить, а? Как мне дальше жить, Надя?

– Да ничего, Катюш… Все образуется, я думаю. И Паша обязательно одумается и вернется. Ну, поругались, поссорились, с кем не бывает…

– Нет, Надь. Он не вернется. Если он от меня, от беременной… Нет, не вернется. Понимаешь, он уже переступил… Если это смог…

– Погоди, погоди, я не поняла… Ты что, в положении?!

– Ну да, я ж говорю…

– О-о-ой… Да как же это, Кать… Да как он мог-то! Жену беременную оставить! Нет, у меня в голове не укладывается… Чтобы Паша?! И такое сотворил? Нет, нет…

– Да, Надя, да. Вот тебе и Паша. И как мне, что мне теперь…

– Нет, Кать, не понимаю, хоть убей! Чего не жилось-то ему? Ребенок растет, дом хороший… Если еще и окна помыть, то совсем хорошо… Я завтра окна тебе помою, Кать. И крыльцо, крыльцо надо отскоблить, оно у вас грязное…

Катя дернулась слегка, глянула сбоку на Надю. Нет, она и впрямь сумасшедшая. Это ж надо – все об одном… Шторы, ковер, окна! Да она точно сумасшедшая, это же ясно, как божий день!

И почему-то пришло с этой мыслью странное облегчение. Будто плюнула своей болью в Надю. Да, от меня муж ушел, зато ты – сумасшедшая! Ага, будешь меня тут жалеть! Это же я – нормальная, а ты – сумасшедшая. Надо Лене сказать, что он живет с безумной женой. Какие они смешные оба! Шторы, ковер, окна! Ковер, шторы, крыльцо! Нет, это же невозможно смешно… Нет сил терпеть, как смешно…