– Обычно такой выбор делают мужчины. Они выбирают между мамой и женой, – заметила Вика.

– Моя свекровь умерла два года назад. Но она меня не любила. Хотя мы редко общались. Я, если честно, ее вообще плохо помню. Странная женщина. Стас на нее похож. Она тоже все за питанием следила – ничего жареного, ничего острого. Отварная грудка и овощи на пару. За весом следила, меня, естественно, считала толстой, а потому больной. Даже говорила, что я ребенка не смогу родить. А умерла от рака желудка. Так и не поверила в свой диагноз, считала, что ее все обманывают. Стаса я иногда просто ненавижу. Сижу, смотрю, как он морковку ест или делает себе смузи, и не понимаю, зачем вышла за него замуж. Мама говорит, что если начинает раздражать, как ест родной тебе человек, значит, тупик. Надо разводиться. Именно это показатель, что все закончилось. Не важно, как он спит, как чихает, как чешется или ходит в туалет. Главное – как он ест. Если ты не можешь на него смотреть, то все. Конец. Но я сейчас не могу развестись. У меня же Катюша. А ей нужен отец. Чувствую, что у ее есть с отцом связь, отдельная от меня. Это как космос. Мне кажется, мальчику нужна мама, а девочке – отец. И меня даже не Стас раздражает, а его морковка по утрам, сельдерей и супчики овощные, которые он сам для себя варит. Я вот встану пораньше, сварю борщ на бульонной косточке – борщ я варю отличный, – а Стас не ест. Я люблю язык отварной, с хреном, с горчичкой, а его аж тошнить начинает от запаха. Зато он грибы ест, а я не переношу.

– Я считаю, нужно разводиться, когда дети еще младенцы. С каждым годом хуже и сложнее становится, – тихо сказала Вика. – И ты не знаешь, на чью сторону встанет твой ребенок. Кто, с его точки зрения, будет виноват в случившемся.

– Откуда ты знаешь? – спросила Женя. – Разве это не очевидно? Ребенок должен остаться с матерью.

– Это не очевидно, – ответила резко Вика. – Я и предположить не могла, что моя Кира выберет папу и скажет, что хочет жить с папой, а не со мной. Для меня это не просто стало шоком – я жить не хотела. Выла по ночам от боли. Думала, свихнусь. Моя дочь сказала, что хочет жить с папой. Вы можете себе это представить? Никому не пожелаю услышать такое. И как поступить в этой ситуации? На мужа ты можешь наорать, сказать ему все, что думаешь. А ребенку? Единственному? Что скажешь? Я по кусочкам, по крупицам себя собирала. Честно, хотела умереть. Думала, что для Киры будет лучше, если я умру и она хотя бы будет вспоминать меня с нежностью. Но, как видите, живу. Выжила. Зачем только, не понимаю. До сих пор. Если есть такая боль, которую невозможно перенести, то это та самая боль. Когда ребенок от тебя отказывается. Да, я миллион раз говорила себе, что Кира еще маленькая, она не понимает толком, что делает, что говорит. Но не помогает. Боль не уходит. Мои мигрени – из-за этого. Иногда мне хочется попасть в средневековый город, где на площади стоит гильотина. Я бы сама положила голову и дернула за рычаг. Каждый раз, когда боль становится нестерпимой, я надеюсь, что умру. А потом, выпрастываясь из этой пучины, заставляю себя жить. Я засунула свою гордость подальше, стала милой, доброжелательной, улыбчивой и выбила у мужа разрешение увезти Киру сюда. Целый месяц строила из себя фею цветов. Разве что пыльцу не разносила. Все ради того, чтобы побыть с дочерью, чтобы она захотела снова жить со мной. Надеялась, сближусь с ней, она же моя. А Кира, когда я не вижу или делаю вид, что не вижу, пишет и звонит папе. Она скучает и хочет домой. Туда, в их дом. Не в наш, не в тот, где есть я. Ей нравится Галя – новая жена моего бывшего мужа. Она ей красивые косички плетет, видишь ли. И платья покупает, которые я бы никогда в жизни не купила, настолько они жуткие, дешевые и синтетические. А Кире нравится. Я купила ей водолазку, кашемир с шелком, юбку классическую – Кира отказывается в этом ходить. А в кофтах с безумными рюшами и в штанах с блестками хочет. Я все жду, когда эта Галя на мою дочь леопарда напялит.

– Не понимаю, – ахнула Женя. – Ты же такая красивая, такая стильная. Разве Кира не видит, что на ее маму все обращают внимание?

– Не видит.

– Может, она так пытается подстроиться? – спросила Марина. – Чтобы сохранить связь с отцом? Она ведь понимает, что все теперь зависит от этой тети Гали. Своего рода мимикрия. Дети умеют это делать лучше взрослых.

– Не знаю. Кира старается мне ничего не показать, а в меня будто горящую смолу заливают, прямо в горло. Мне так больно внутри, что я с ума схожу. И голова все время раскаленная. Боль начинается в желудке, подступает сначала к груди, потом к шее и доходит до головы. Как если бы на меня железный шлем надели. С шипами. И закручивали снаружи, чтобы эти шипы мне в голову вонзались. Я умираю каждый день от своей мигрени. Рука стала неметь. Покалывает, а потом я ее не чувствую. Ходила к врачу, все в порядке. Как мне объяснить, что у меня внутри боль такая, что выдержать невозможно, хотя у меня высокий болевой порог. Я терпеливая, как партизан. Но здесь я сдаюсь. Утром просыпаюсь мокрая, меня тошнит так, что я еле до туалета успеваю добежать. Слабость дикая. А надо держаться. Если Кира скажет, что мне плохо, отец приедет и заберет ее. Мне надо продержаться до конца недели. Мне было все равно, куда ехать, лишь бы с Кирой. Лишь бы спать с ней в одной постели, нюхать ее. Я же не сплю совсем – она кладет на меня ноги, и я стараюсь запомнить это ощущение. Ее волосы у меня на лице, эти сложенные ноги. Я запоминаю, когда она раскрывается, если ей жарко, на каком боку спит, как руки раскидывает. Сохраняю в памяти эти ощущения. От головы ничего не помогает. Отпускает на время, когда я или напьюсь в хлам, или таблеток наглотаюсь. Сейчас вроде бы полегче стало. Кира уже позволяет поцеловать себя на ночь и днем ластится. У меня подруга родила ребенка для себя, в сорок три года. Записала на себя. И теперь счастлива. Отец этого ребенка даже не знает о его существовании. Надо было сделать так же. Родить для себя. Знать, что никто никогда не сможет у тебя отобрать дочь.

– О господи, – сказала, не выдержав, Женя. – Разве так можно делать? Зачем заставлять ребенка выбирать?

– Нет, господь тут ни при чем. И Будда ни при чем. Никто не поможет. И ты всем богам будешь молиться, чтобы все вернуть. Развод был моей инициативой. Мой муж и не собирался уходить к этой Гале. Мне вдруг стало настолько обидно, что я не сдержалась. Теперь и я, и моя дочь зависим от нее. Она решает, куда поедет Кира и насколько и поедет ли вообще. Она убедила моего бывшего мужа, что дочь должна жить с ними, и теперь он считает эту Галю чуть ли не святой. Я каждый день молюсь, чтобы она забеременела. Тогда ей не будет нужна моя Кира, чтобы удержать мужа. И дочь вернется ко мне. Она ее отпустит за ненадобностью. Я все не могла понять, откуда вдруг у этой дамочки такое чадолюбие? А потом нашлось объяснение. Она мне сама призналась. Она верит, что если женщина не может забеременеть, то нужно взять на воспитание чужого ребенка, усыновить, удочерить, и тогда точно наступит беременность. Я смотрела на нее и думала, что она сумасшедшая. Поэтому она с Кирой и возится, в надежде на то, что Бог за ее страдания и благородство пошлет ей собственное дитя. Она верующая. Но хоть Киру в церковь пока не таскает. Я запретила. Мы с мужем общаемся, как торгаши на рынке. Только торгуемся не за помидоры, а за ребенка. Если честно, сейчас, зная, что будет дальше, я бы не развелась. Ни за что. Я бы шантажировала мужа дочерью, и он бы остался с нами. И никакой Гали и в помине бы не было. Я бы специально подговаривала Киру звонить именно тогда, когда ее папа с другой женщиной, и просить срочно приехать домой. Да я бы миллион причин нашла, чтобы он никуда не ушел. Сейчас я ненавижу его до истерики, до дрожи. Он шантажирует меня дочерью. Все время напоминает, что Кира сама решила жить в новой семье с папой. Значит, мама плохая. У меня нет больше сил с ним спорить. Я уже не знаю, на что он еще готов пойти, чтобы отобрать у меня Киру. Представляете? Ты живешь с человеком, готовишь ему ужин, жаришь по утрам яичницу, он приезжает в роддом, рожает вместе с тобой, держит за руку, перерезает пуповину, а потом вдруг оказывается даже не подлецом и мерзавцем – просто очень жестоким человеком, который отнимает у тебя дочь. И бравирует тем, что дает ей другой дом, другую маму и другую жизнь. И именно ты, мать, оказываешься в этой новой жизни посторонним человеком. Это не просто страшно – это чудовищно, непростительно, дико. Даже животные так не делают. Кира ведь еще маленькая. Да, не грудная, но еще совсем ребенок. Я просила, умоляла мужа подождать, пока она повзрослеет, в ногах валялась. А когда случится этот возраст взросления? Для меня она всегда будет маленькой. И я обречена на вечную мигрень, от которой даже сдохнуть не могу. Я такая терпеливая за это время стала, что самой страшно. Палец порезала, глубоко, а боли не чувствую. Все равно все в голове остается. Кровь льется ручьем, а мне безразлично. Боль не переключается. Даже на минуту. Я ведь решилась на развод, когда умерла моя мама. Даже тогда я такой боли не испытывала. А если бы мама жила, я бы до сих пор была замужем, наверное. И не выпрашивала бы у бывшего мужа дочку, чтобы провести с ней отпуск. И мы бы жили, как все семьи, – врали бы друг другу, но Кира была бы со мной. Каждый день. С утра до вечера. И ночью тоже. Сейчас, если бы мне пришлось выбирать, я бы выбрала вранье и иллюзию счастливой семейной жизни. Вот так. Вы даже представить себе не можете, что испытываешь, когда твой ребенок отказывается от тебя. Это настолько страшно, что думаешь, мечтаешь о смерти. А жить ты должна ради ребенка. Даже на самоубийство не имеешь право. Ты ни на что не имеешь права, не смеешь сказать, что думаешь. Что еще? Собирать справки из диспансеров о том, что ты не наркоманка, не алкоголичка – тяжело. В психдиспансере проходить освидетельствование – тяжело. А еще тяжело готовиться к тому, что твой муж окажется жестоким, тупым, мерзким, чужим и отвратительным и тебя будет трясти мелкой дрожью от одного его вида, скручивать, когда он будет находиться на расстоянии ста метров. Договориться полюбовно? Ты не сможешь войти в ту комнату, где он находится. Не сможешь дышать с ним одним воздухом – начнешь задыхаться. Страшно, когда ты начнешь собирать всевозможные справки, нанимать адвоката. И каждый раз говорить себе, что он так не сделает, не посмеет. Уговаривать себя, убеждать адвоката, а на следующий день бац – и тот человек, который держал тебя за руку, когда ты рожала, обвинит тебя в том, что ты недееспособна и не можешь отвечать за ребенка по причине здоровья. И снова ты не будешь ждать, что дойдет до края, что он станет использовать против тебя то, что нельзя, морально нельзя использовать, а потом на судебном заседании услышишь, как он рассказывает, что ты лежала в психушке, есть справки, и поэтому тебе нельзя доверять ребенка. После смерти мамы я две недели пролежала в клинике неврозов. Это было мое решение. Я сама не справлялась и обратилась за помощью. Муж тогда взял на себя Киру. Полностью. Я была ему благодарна за помощь и понимание. Считала, что у меня лучший муж в мире. Он приезжал, проведывал, привозил какие-то банальные апельсины. Позже выяснилось, что уже тогда Галя активно присутствовала в его жизни. Но я просто не верила, что он может ударить в спину в такой момент. Оказалось, может, легко. Не просто воткнуть нож, а еще провернуть несколько раз, чтобы наверняка. Мне пришлось проходить освидетельствование, доказывать, что я психически нормальная. Врач мне сказал, что много чего видел, но более здоровых и устойчивых психически людей, чем я, встречал редко. А я тогда думала – как мой муж посмел вспомнить клинику? У меня мама умерла! Теперь я смотрю на мужа как на мамонта или динозавра, не зная, на что он еще окажется способен, что еще творится у него в голове, как еще он захочет меня ударить?