Потом она взяла из резной вазы кольцо с великолепным бриллиантом старинной огранки и надела его на палец.

* * *

За время полёта Джонатан восстановил силы. Как только самолёт оторвался от взлётной полосы, он закрыл глаза. Очнулся он только тогда, когда лайнер «Бритиш Эруэйз» выпустил посадочные шасси. Он взял в аренду автомобиль, выехал из Хитроу и помчался по автостраде. Увидев впереди приметный кабачок, он прибавил газу. Скоро перед ним выросла внушительная чёрная ограда. Ворота были широко распахнуты. Он въехал на территорию усадьбы, замедлил ход и затормозил перед террасой.

Фасад дома ярко освещало солнце. По стене карабкались вразнобой дикие розы пастельных расцветок. Посреди круглой лужайки шелестел на ветру высокий тополь, касавшийся длинными ветвями крыши. На террасу вышла Клара. Спустившись по ступенькам, она молвила:

— Ровно полдень. Вы вовремя, опоздание на сутки не в счёт.

— Простите меня. Это долгая история, — смущённо пробормотал он.

Клара остановилась на полпути и вернулась в дом. Джонатан немного постоял в растерянности и последовал за ней. В этом загородном доме любая вещь выглядела случайной, однако имела своё собственное место. Некоторые жилища непонятным образом сразу начинают навевать ощущение благополучия. Дом источал уют, казалось бы, благотворный.

— Идите за мной, — приказала Клара.

Они вошли в большую кухню с коричневым кафельным полом. Казалось, время здесь давно остановилось. В очаге камина пылали раскалённые угли. Клара нагнулась к корзине из ивовых прутьев, выбрала полено и бросила его в огонь. В камине ярко полыхнуло.

— Здесь такие толстые стены, что топить приходится и зимой и летом. Если бы вы заглянули сюда утром, то поёжились бы от холода.

Она расставила на широком столе тарелки.

— Хотите чаю?

Джонатан привалился к стене, не спуская с неё глаз. Даже самые простые движения Клары были образцом изящества.

— Выходит, вы не исполнили ни одного бабушкиного желания? — спросил Джонатан.

— Как раз наоборот!

— Разве это не её загородный дом?

— Она была тонким психологом. Лучшей гарантией того, что я исполню её истинный замысел, было взять с меня противоположное обещание.

В чайнике закипела вода. Клара разлила чай, Джонатан уселся за массивный деревянный стол.

— Провожая меня в пансион, она спросила, не забыла ли я скрестить за спиной пальцы, когда давала ей слово.

— Любопытный подход!

Клара села напротив него.

— Хотите, расскажу вам про Владимира и его галериста сэра Эдварда? — предложила Клара. — Постепенно они стали неразлучны, относились друг к другу, как родные братья. Говорят, Владимир умер у него на руках.

Её голос был полон радостного предвкушения. Джонатан наслаждался её обществом. Клара начала свой рассказ.

Сбежав из России в шестидесятых годах XIX века, Рацкин оказался в Англии. Лондон был тогда временным прибежищем всех изгнанников: греков и турок, французов и испанцев, шведов, даже китайцев. Старинный город был настолько космополитичен, что самое популярное спиртное здесь называли «напитком всех народов». Впрочем, Владимир не пил, у него не было ни гроша за душой. Он жил в гнусной комнатёнке отвратительного квартала Ламбет. Рацкин был человеком гордым и бесстрашным и, невзирая на свою нищету, предпочёл бы умереть от голода, чем протягивать руку за подаянием. Днём он отправлялся на рынок Ковент-Гарден с заточенными, как карандаши, угольками, чтобы рисовать лица прохожих.

Изредка продавая за бесценок свои наброски, он боролся с нищетой. Там, на рынке, он и повстречал в одно осеннее утро сэра Эдварда. Судьба явила свою непредсказуемость во всём блеске.

Сэр Эдвард был богатым и уважаемым торговцем живописью. Он бы никогда не оказался на рынке, если бы не болезнь одной из служанок и не желание его жены немедленно найти ей замену. Владимир Рацкин сунул сэру Эдварду под нос портрет, который успел нарисовать за те считаные мгновения, что тот провёл перед овощным прилавком. Владелец картинной галереи сразу угадал в этом жалком нищем большой талант. Он купил эскиз и весь вечер его изучал. На следующий день он приехал на рынок в коляске, в сопровождении дочери, и попросил художника нарисовать её. Но Владимир отказался, сказав, что не рисует женские лица. Ломаный английский не позволил ему толком объясниться. Сэр Эдвард вспылил. Первая встреча этих двух людей, которым суждено было никогда больше не расставаться, чуть не закончилась дракой. Но Владимир спокойно показал англичанину другой рисунок — портрет его самого, рке в полный рост, сделанный накануне по памяти, когда покупатель ушёл. Манера художника была поразительно реалистичной.

— Тот самый портрет сэра Эдварда, что экспонируется в Сан-Франциско?

— Да, портрет написан на основании того наброска… — Клара прищурилась. — Боюсь, вы все это и так знаете. Я веду себя смешно, вы ведь крупнейший знаток этого художника, а я взялась вас просвещать, хотя все это можно найти в любой книжке про него…

Рука Джонатана оказалась рядом с рукой Клары. Ему хотелось накрыть её руку своей, но он сдержался.

— Во-первых, книжек о Рацкине одна-две и обчёлся. Уверяю вас, эту историю я не знал.

— Вы меня дразните?

— Нет. Скажите, где и как вы раздобыли эти сведения? Я включу их в монографию, которую готовлю.

Немного поколебавшись, Клара продолжила рассказ.

— Попробую вам поверить. — Она налила ему чаю. — Сэр Эдвард был недоверчив, поэтому потребовал, чтобы Владимир нарисовал при нём портрет кучера.

— Уж не оригинал ли это той картины, которую мы распаковали в среду? — воодушевился Джонатан.

— Он самый. Владимир и сэр Эдвард подружились, их объединяла общая страсть. Если вы надо мной насмехаетесь, если и без меня все это знаете, то я могу вам обещать…

— Ничего не обещайте, просто продолжайте.

В молодости Владимир был прекрасным всадником. Спустя много лет, когда любимая лошадь кучера пала посреди улицы, Владимир в утешение ему написал его портрет с лошадью перед конюшней. Кучер был уже стар, но Владимир воспользовался для портрета тем наброском, который сделал сырым осенним утром на открытом рынке Ковент-Гарден.

Джонатан не стал скрывать от Клары, что эта история существенно увеличивает ценность выставляемой на продажу картины. Клара ничего на это не ответила. Эксперт брал в Джонатане верх: он несколько раз интересовался, откуда она черпает свои сведения, пытаясь отделить правду в её рассказе от легенды. Весь день она проговорила о Владимире и сэре Эдварде.

Галерист почти ежедневно навещал художника, выпытывая его намерения. Через несколько недель он предложил ему бесплатное жильё — тёплую коморку в принадлежащем ему доме недалеко от рынка.

Рацкину не нужно было больше торопиться в утренних сумерках по грязным и небезопасным лондонским улицам и брести назад в вечерних потёмках. Жить бесплатно он отказался, предпочитая расплачиваться за крышу над головой своими рисунками. Когда он переселился, сэр Эдвард снабдил его высококачественными масляными красками и пигментами из Флоренции. Владимир сам смешивал краски; лишь только получив от сэра Эдварда холсты на рамах, он отложил угли и взялся за настоящую живопись. Так начался английский период его творчества, продолжавшийся все восемь лет, которые ему ещё было отведено прожить. Живя неподалёку от Ковент-Гарден, художник выполнял заказы владельца галереи. Тот сам доставлял ему всё необходимое для работы и раз за разом проводил с ним все больше времени. За считаные недели он сумел смирить гордыню живописца, которого решил взять под своё покровительство. За год его «русский друг» создал шесть крупных полотен. Клара перечислила их. Джонатан знал все и мог сказать, в каком уголке мира какая из них теперь находится.