Сидорин показал доскональное знание состояния дел в Магадане вообще и фирме Бермана в частности. И снова это почему-то не удивило Сеню, хотя и должно было бы. А потом хозяин сделал ему такое головокружительное коммерческое предложение, что Сеня и вовсе перестал критически воспринимать реальность. Поэтому поднятая в конце разговора тема почти не удивила его.

— Вы, кажется, знакомы с Сергеем Жуковским? — спросил Роберт, как бы между прочим.

— Да, мы вместе учились в школе, — ответил Сеня, недоумевая, чем могла заинтересовать великого человека такая никчемная личность.

— И как вы можете охарактеризовать вашего одноклассника?

— Как вам сказать… был мелким перекупщиком, прогорел, сейчас, правда, золотом занялся, не знаю уж, что из этого получится. Скорее всего — ничего, потому что он по жизни неудачник. Не понимаю, зачем он вам понадобился? — спросил Сеня ревниво.

— Дело в том, что этот, как вы говорите, неудачник влез по недомыслию в очень серьезное дело, важное для меня и представляющее серьезную угрозу для него. А мне бы не хотелось, чтобы в серьезных разборках страдали невинные люди, и вы должны мне помочь.

— Нет проблем! — с энтузиазмом откликнулся Сеня. Ему было чрезвычайно лестно чувствовать себя почти на равных с таким человеком.

— Вы зададите Жуковскому несколько вопросов. — Тон Сидорина стал сухо-деловым. — Список вопросов вам передаст уже в Магадане Скворцов. Ответы своего одноклассника запишете на диктофон и передадите тому же Скворцову.

Сеня был так окрылен открывающимися возможностями, что обратная дорога, как ему показалось, заняла один миг. О странной просьбе, касающейся Жуковского, он почти не вспоминал. В гостинице, укладываясь спать, он слегка удивился, что уже наступила глубокая ночь. К Сидорину его привезли в семь часов вечера, полчаса занял разговор, пусть час на обратную дорогу. Сейчас, по всем прикидкам, должно было быть не позже десяти вечера, а часы показывали два часа пополуночи. Берман тряхнул головой, пытаясь вспомнить что-то очень важное, что произошло с ним, но не сумел.

В это время Роберт, яростно драя себя мочалкой, думал, до чего же дешево обходятся иногда мероприятия, приносящие огромные дивиденды…

Возвращаясь с очередной прогулки к морю, Сергей присел отдохнуть на площади перед центральным универмагом. Стоял один из редких, нетипичных для Магадана безветренных и теплых дней. От большой клумбы рядом со скамейкой исходил едва уловимый запах увядающих осенних цветов. Северные цветы почти не пахли, и Сергею вспомнились весна и лето, которые он провел в детстве у бабушки, в деревне, расположенной в Брянской области, на стыке России, Белоруссии и Украины. Тогда он впервые в жизни увидел цветение садов, ставшее для него настоящим потрясением. А потом зацвела акация, и ее одуряющий запах сводил мальчишку с ума, зовя куда-то бежать, делать что-то значительное, важное, внося в детскую душу ощущение чего-то огромного, что не передать никакими словами.

Сергей любил северную природу, запах моря, но те детские впечатления остались у него на всю жизнь, как самое главное воспоминание. И ему порой было горько и неловко перед Настей, которая была всего этого лишена.

На солнце набежало небольшое облако, потянуло холодным ветерком. И в этот момент Жуковский почувствовал приближение кого-то очень сильного. Как из-под земли, около скамейки появился Степан, но не его приближение вызвало тревогу. Подходивший был намного сильнее, и в рисунке его ауры было нечто отличное от привычных уже аур миссионеров.

Сергей впервые видел всегда уверенного в себе, мощного и целеустремленного Степана таким растерянным. Он напряженно смотрел на приближающегося со стороны гостиницы пожилого, но крепкого человека, одетого в бордовую рубаху и кожаный жилет. Весь его вид выдавал цыганское происхождение. Еще двоих молодых цыган Сергей заметил на автобусной остановке и сразу понял, что это не обычные люди. От них тоже исходила эманация силы, правда, далеко не такой, как от пожилого. Трое подчиненных Степана маячили неподалеку, и в сгустившемся воздухе повисло тревожное ожидание.

Цыган подошел к скамейке и остановился, не сводя глаз с Сергея.

— Этот человек под моей защитой, Захар! — глухо произнес Степан, сжимая огромные кулаки.

Только теперь Сергей понял, кто перед ним. Ему уже пришлось немало услышать про отступников и их главу. А цыган повернулся к Степану, будто только сейчас его заметил, и насмешливо спросил:

— И что же ты сделаешь, Степа? Устроишь сражение на улице? Ну что же, попробуй, если сможешь!

И добавил уже серьезным тоном:

— Ты не имеешь права препятствовать мне. Хочешь ты, или нет, но я поговорю с этим человеком. Отойди.

К удивлению Сергея, Степан, не сказав ни слова, жестом отозвал помощников, и они ушли на другой конец площади, где присели на гранитный парапет около памятника воину-освободителю.

— А мое слово здесь учитывается? — строптиво спросил Сергей, задетый властным тоном цыгана.

— Так вот ты какой… — обронил Захар, будто не слыша его. — Последняя надежда ордена! Но что-то я ничего в тебе не вижу…

Вдруг глаза его сверкнули, как два фонарика, и Сергей ощутил укол под черепом. И тут же бессознательно закрыл голову невидимой сферой, от которой отразился следующий выпад цыгана. Захар вздрогнул, отшатнулся и даже слегка побледнел, но сразу пришел в себя, взмахом руки вернул на место бросившихся к нему молодых цыган и присел на скамейку рядом с Сергеем.

Вот почему он так прятал тебя, — задумчиво произнес цыган, будто продолжая давно начатый разговор с самим собой. — Силен, ничего не скажешь! Стоит овчинка выделки! И что же тебе про нас наговорили? — Он впился глазами в Сергея, но тот был настороже, полностью закрылся, и разговор мог идти только на обычном уровне, без всяких ментальных штучек.

— Значит, мы — исчадия ада, — продолжил Захар, — продались дьяволу, вступили с ним в сговор, чтобы улавливать нестойкие души и ввергать их в геенну огненную? Так тебе нас разрисовали?

— А разве это неправда? — пряча неуверенность, запальчиво спросил Сергей.

— Сам разберешься, — отмахнулся цыган, — мне это не нужно. А миссионеры, значит, такие все из себя ангелы в белых одеждах? Они человечество спасают, а мы готовим погибель людям, чтобы для себя место освободить? Вечная борьба добра со злом? Не слишком ли просто? Вот что я тебе скажу, чтобы не заносился ты слишком высоко, — ты один из нас, а все мы — жалкие остатки великого племени исполинов, что жили еще до потопа. Знаешь, почему в Библии они названы сильными, издревле славными людьми? Да потому, что не могли они лгать друг другу, не умели, да и не хотели. А мы измельчали, выродились, растеряли их великий дух и божественную силу, всего и осталось, что долгая жизнь да способность мелкими чудесами людей дурачить. Но мы в этом признаемся сами себе, а твои друзья — нет. Миссионеры, отступники… напридумывали дурацких названий! На самом деле вся эта суета вокруг спасения человечества — всего лишь продление агонии, борьба за собственное выживание, не больше. Человечество если погибнет, то само себя погубив, а если спасется, то тоже самостоятельно. А от нашего существования ему ни жарко, ни холодно, мы для них так, мелкий прыщик на спине, чешется, а не видно, и не достанешь. И все наше противостояние — вовсе не противостояние добра и зла, а схватка за продление своего рода. Но никогда мы твоим друзьям зла не желали.