так печей-то утром и не топим: до десяти жнем, а в жару, когда жать нельзя — потечет рожь, тут уж мы топим печи. Когда жара свалит, снова жнем. Как же, всякой работе свое время. Клевер вот сгребать, так его утром надо, по росе, потому что потом его растопырит».

* * *

Серое, пасмурное утро. Изредка срывается мелкий дождик. Часу в восьмом приезжает райкомовский шофер, Петр Николаевич. У крыльца собирается народ — прощание, пожелания, приглашения приехать снова. Наконец, усевшись в «Победу», трогаем в сторону Москвы. Всю дорогу Петр Николаевич рассказывает разные разности: об Иване Федосеевиче, об Алексее Петровиче.

С Иваном Федосеевичем они земляки, соседи, оба из Угож. Оказывается, в молодости Иван Федосеевич был грозой всей округи: выпьет, бывало, засучит рукава, идет огромный, здоровый, рукастый… Все от него разбегаются: мол, Ванька гуляет. Тогда дрались кольями, а Иван выходил на противника с одними кулаками. Потом он пить бросил, остепенился, сейчас не пьет, хотя может выпить много. Рассказал Петр Николаевич об удивительной принципиальности Ивана Федосеевича, о том, как он родную дочь под суд отдал. Она работала в лавке, и случилась у нее недостача. Отец, конечно, мог бы внести недостающие деньги, благодаря его авторитету дело замяли бы, но он из принципиальности не захотел; так и отсидела дочь положенный срок. Вспомнил Петр Николаевич и о том, как Иван Федосеевич построил в Стрельцах дом для своей второй жены: первая-то выгнала его из дома. Лес для дома он сплавил в Стрельцы по реке, не взял в колхозе ни лошадей, ни машину, на что в подобных случаях имеет право любой мало-мальски работающий колхозник. И сплавлял-то он его потому, что уж сплав все запомнят и не станут говорить, что колхозники возили ему лес. И плотников он нанял в городе: ни один колхозник к бревну не прикоснулся. Но жить ему в этом доме не пришлось: мать этой женщины так и не разрешила дочери взять к себе в дом Ивана Федосеевича. И еще рассказал Петр Николаевич, как шел однажды Иван Федосеевич в райком, зацепился где-то и вырвал кусок из полы пальто; он хотел было пройти в таком виде к Алексею Петровичу, но секретарша, ужаснувшись, предложила ему зашить полу. Иван Федосеевич легонько отстранил ее: «Ничего, Федосеича знают».

Во всех этих рассказах угадывается творимая легенда.

Рассказывает Петр Николаевич и о своем «хозяине», о том, как «учил его». Он говорит, что и всех предшествующих секретарей, которых возил за семнадцать лет работы в райкоме, тоже приходилось ему учить. Алексей Петрович приехал сюда из района, где ни лука, ни цикория, ни зеленого горошка не знают, там основное — лен. А лук ведь очень сложная культура. И вот Петр Николаевич возил с собой образцы лука различных генераций: севок, выборок, товар, матку. Держал он их в маленьком багажнике, и как только они с Алексеем Петровичем выедут за город, тот говорит: «Ну, Петр, доставай, учи…» Много говорит Петр Николаевич о щепетильной честности Алексея Петровича. В Райгороде с иными продуктами трудно, но Алексей Петрович не пользуется никакими преимуществами в снабжении, — за сахаром, за крупой или маслом жена его стоит в очереди наравне со всеми; а если, скажем, не достанется ей сахар, то и чай пьют без него. В колхозах, во время поездок, Алексей Петрович ни у кого не ест — разве что у Ивана Федосеевича — целый день так и ходит не евши. Только по дороге из одного колхоза в другой они остановят в поле машину и поедят что кто захватил. Когда Алексей Петрович начинал здесь работать, был такой случай в одном колхозе. Приехали они, Алексей Петрович пошел с председателем по своим делам, а Петр Николаевич отправился покуда в сад, поесть вишню. Когда он вернулся к машине, видит — внизу, у заднего сиденья, стоит корзина с ягодами. Он подумал, что она принадлежит Алексею Петровичу. Потом пришел Алексей Петрович, сел, поехали. Отъехали они немного от села, Алексей Петрович спрашивает: «Петр, ты где вишню взял?» Тот отвечает, что это не его вишня, что это, он думал, Алексея Петровича вишня. Алексей Петрович велит поворачивать, возвращается в колхоз и спрашивает: кто это по ошибке поставил корзину с ягодами к нему в машину, чья это корзина? Хозяина, понятно, не нашлось. Тогда Алексей Петрович отнес корзину в детский сад и отдал вишню детям.

За разговорами мы и не заметили, как приехали в Москву.

1954–1955

Александр Яшин

УГОЩАЮ РЯБИНОЙ

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

Горькую кисть.

Марина Цветаева

Весной в Подмосковье, пряча лыжи на чердак, я заметил развешанные по стропилам кисти рябины, которую осенью сам собирал, сам нанизывал на веревки, а вот забыл о ней и, если бы не лыжи, не вспомнил бы.

В давнее время на моей родине рябину заготовляли к зиме как еду, наравне с брусникой, и клюквой, и грибами. Пользовались ею и как средством от угара, от головной боли.

Помню, вымораживали мы тараканов в избе, открыли дверь и все окна, расперев их створки лучиной, а сами переселились к соседям. За зиму таким способом избавлялись от тараканов почти в каждом доме. В лютый мороз пройдет несколько дней — и ни одного прусака в щелях не остается. Вернулись мы в свою избу через неделю, мать принялась калить печь, да закрыла трубу слишком рано, не рассчитала, и к вечеру мы все валялись на сыром полу, как тараканы. Не знаю, что с нами было бы, если бы не мороженая рябина. Странно, может быть, но сейчас вспоминать об этом мне только приятно.

В Подмосковье я собирал рябину больше из любви к этим своим воспоминаниям о детстве, да еще потому, что в прошедшем году уродилось ее на редкость много, и жалко было смотреть, как сочные, красные ягоды расклевывают дрозды.

На темном чердаке под самой крышей связки рябины висели словно березовые веники. Листья на гроздьях посохли, пожухли и свернулись, и сами ягоды, перемерзшие за зиму, тоже чуть сморщились, вроде изюма, зато