Зеленая почка в сновидении Ксавье содержит все то, что жизнь этого шестидесятилетнего человека позволила ему реализовать в течение двенадцати лет после сновидения. В данном случае речь идет о несомненном психологическом возрождении, опирающемся на энграммы, запечатленные во время рождения. Сновидение Бранна, тридцатипятилетнего врача, является исключительным примером ситуации, когда сон наяву прямо воздействует на осложнения, полученные во время родов. Десятки пациентов и пациенток воспроизводили в своих сновидениях образы, подобные тем, которые мы встречали у Ксавье, продвижение внутри грота с теплыми, живыми стенками, в котором необходимо сначала согнуться, а потом ползти перед тем, как выходишь к свету. Бранн в своем восемнадцатом сценарии переживает сцену того же типа, но уникальную в плане декораций. Путешествие происходит внутри айсберга. Пациент продвигается обнаженным внутри трещины во льду под угрозой быть раздавленным. Из-за холода его кожа прилипает к стенкам прохода. Прослушивание сна производит сильное впечатление, как и информация, полученная несколько дней спустя от матери Бранна: он родился мертвым и был возвращен к жизни исключительно благодаря присутствию врача-реаниматора. Когда мы сопоставляем этот сон с условиями, в которых произошло появления на свет Бранна, вероятность того, что во сне наяву произошла реактивация ощущений, пережитых во время родов, представляется значительной.

Задолго до А. Янова, чьи исследования главным образом касались следов, оставленных в психике процессом появления на свет, Отто Ранк описал другой аспект травмы рождения. Для этого автора речь идет о страдании, вызванном отделением от тела матери. Практически ритуальный жест акушера, отрезающего пуповину, придает этому отделению некую необратимость. Действительно, в физическом плане это отделение необратимо. С психологической точки зрения дело обстоит совсем иначе. Прослушивание сновидений сотен пациенток и пациентов убедили меня в справедливости одного из первых предположений, сформулированных в эпоху зарождения психоанализа. Пуповина должна быть отрезана дважды. Чтобы реализовать себя как самостоятельного взрослого, каждый человек должен рано или поздно сам совершить жестокий акт обрезания психологической пуповины.

Самым большим сюрпризом в ходе моих исследований основных пятисот символов, встречающихся в сновидениях наяву, было обнаружение количества символов, связанных с материнским образом! Это заставляет меня задать вопрос, действительно ли эта пуповина может быть в какой-то момент окончательно отрезана? Описания О. Ранка находят поэтический отголосок в стихах великого поэта: «Когда ребенок рождается, то можно сказать, что он выходит… но можно также сказать, что мать уходит»[31].

Будучи реальностью для каждого человека, страдание, вызванное разлукой с матерью, особенно остро переживается теми, чье рождение сопровождалось ощущением изгнания. Всякое переселение или ссылка всегда будут резонировать с ощущением разлуки, пережитым во время появления на свет.

Травма рождения в том виде, в котором ее излагает О. Ранк, выражается в сновидениях наяву в виде символов разрыва, отказа, перелома, изгнания, отстраненности, холода. В «Словаре символов» я показал, почему упоминание Америки относится к той же тематике. Фантазия возврата к материнской груди проявляется в таких символических актах, как бросание якоря, плавание против течения, поиск укрытия в гнезде, в коконе, в гроте и т. д.

Многочисленные сновидения более наглядно, чем долгие рассуждения, убедят вас в реальности и важности осложнений, вызванных травмой рождения. Пятнадцатый сценарий Феликса заканчивается длинным повествованием, которое описывает, как, наконец, этот сорокапятилетний мужчина осуществляет обрезание символической пуповины.

«Я внезапно как бы втянут в некую нематериальную спираль, которая становится чем-то очень тонким, как нить… или, скорее, как веревка… тонкий канатик… я стал совсем маленьким, как будто это маленький человечек на конце каната, а на другом его конце нечто огромное (очень долгая пауза)… это трудно описать… ощущение, что я прикован к этому образу и не могу представить продолжение… и одновременно я себе говорю, что мне абсолютно необходимо увидеть продолжение… это ужасно, потому что на самом деле я знаю, что будет дальше… я вижу огромные, действительно огромные приближающиеся ножницы… это ужасно из-за ощущения, что это длится вечность… я знаю, что произойдет… эти ножницы действительно огромны… они открыты, и я знаю, что они закроются… мне очень страшно… я как будто парализован… я не знаю, когда это произойдет (долгое молчание)… мне пришла идея, что если бы я мог закричать, то я бы должен был закричать в этот момент… ощущение, что я парализован… в этот момент время как будто остановилось… а! у меня боль во всем теле (долгое молчание)… я должен принять идею, что концы ножниц будут разведены и перережут этот канатик (очень долгое молчание)… мне кажется, что это произошло… ножницы закрылись… у меня боль в животе, у меня болит пупок… я слышу звук железа, как будто железная дверь закрывается, и я остаюсь один (очень длинное молчание)… у меня очень болит живот… и в то же время у меня ощущение, что на горизонте появилось что-то светящееся… и я вижу себя свободно идущим к этому горизонту… ощущение, что это кончилось!»

Девятый сценарий Клары, который я привожу почти полностью, в эмоциональной манере представляет энграммы, которые одновременно подтверждают идею травматизма рождения в теории А. Янова и в концепции О. Ранка. Пациентке во время этого сеанса было тридцать четыре года:

«Я вижу младенца… да, это маленькая девочка… появляется женщина, она берет ребенка в руки, но держит его на вытянутых руках, далеко от себя, как некий музейный экспонат… и окружающие восклицают: „А!.. О! Как она на вас похожа“!.. это сцена их предыстории… женщина сияет от гордости… младенец, он зажат… зажат на уровне поясницы… он в сильном гневе… он взбешен… он ломает игрушки… он очень сильно разгневан… я очень хорошо вижу женщину, очень женственная, в розовом платье… а ребенок – в страшном гневе! Он дергает ее за ноги, и одновременно он просовывает свою голову ей между ног, как будто он хотел бы подняться до ее живота, войти в него… Теперь он не может больше сердиться… она его гладит… он немного тяжел для нее… ой-ля-ля!.. мне грустно!.. как будто он слишком большой для этого… для того, чтобы она могла его гладить… ему хочется быть маленьким! Совсем маленьким-маленьким, микроскопическим… ему не хочется взрослеть… ему грустно от того, что он слишком большой для ласки… он плачет… он остается там в темноте… он плачет (Клара тоже плачет)… Вдруг кровать превращается в огромный живот, а он – в эмбрион… он сосет свой палец… все спокойно… пока не появляется мать… тогда в животе начинается буря <…> он с этим не согласен! Как будто он в шейкере… теперь я вижу черное отверстие… влагалище… теперь как будто некий авторитет выталкивает его наружу… он не хочет туда… он забивает дверь гвоздями, он ставит решетку… он делает все, чтобы не идти туда… он остается… это невозможно! Но все препятствия сметаются… он хочет заткнуть это отверстие… как будто его голова – слишком большая… он строит баррикаду… но с другой стороны его толкают наружу! Как бы бурное течение внутри… его голова упирается, когда его проталкивает к бедрам, к ягодицам… и внезапно баррикада рушится, и часть его высовывается наружу… как будто он в резиновой оболочке… ему больно голове… он сердится, зажатый в середине туннеля! <…> Теперь позади него спокойно… как в море, когда нет ветра, все спокойно… вокруг спокойно, но он зажат… я больше не чувствую энергии… чьи-то руки тянут его наружу… все тело следует за головой… везде свет… странно… теперь я чувствую огромную пассивность во всем теле… как будто он погрузился в сон… как будто умер… весь вялый., он еле дышит, еле-еле… а! Странно, что я все это так хорошо ощущаю… (глубокий вздох)… хм!.. я вижу того же младенца, что и в начале, маленькую девочку… зажатую в своем теле… вот и все!»