– Борода, гляди! – Поднимает со дна моторки белое, похожее на березу, бревно и с трудом выжимает его на вытянутых руках. Я не сразу понимаю, что это бревно – гигантский судак. Я таких судаков никогда не видел. Через секунду, опомнившись, иду к реке и достаю вместе с садком своего сазана:

– Гляди, моряк! Он смотрит на сазана и на меня, потом, швыряет рыбину на дно лодки и хохочет. Хохочу и я. Когда мы успокаиваемся, мужик в тельняшке оказывается возле берега:

– Надо отметить! Борода!

– Дело, моряк.

– Газуй по этой дороге прямо вдоль берега, через два километра станица, мой дом второй у реки.

– Слушай, моряк, не хочу в дом. Давай прямо здесь.

– А у тебя есть?

– Есть.

Упрашивать мужика долго не пришлось. У него с собой помидоры. У меня щучьи котлеты, краюха хлеба и бутылка водки. «НЗ» из Москвы.

Пили из одной жестяной кружки. После первой я спросил:

– На что ты его?

– Жерлица. – Ответил моряк: – Жерлицу на карасика. Вчера поставил. Слышал, как он в омуте бьет. Ну, думаю, чертяка завелся. И поставил. А ты своего?

– На червяка…

Познакомились после третьей. Моряка звали Ганей.

– Вообще-то моя кличка Крюк. – Добавил моряк и усмехнулся. По имени давно не обращались… Все Крюк да Крюк.

– Что, из-за рыболовной твоей страсти? – поинтересовался я, закусывая помидором.

– Ясное дело. – Согласился моряк. – Ну, теперь полегчало. Хоть поделился. Сколько рыбы не словил, а такую впервые.

– И я впервые…

– Ну, давай еще по одной, чтоб не стала последней…

Мы допили бутылку. Моряк пожевал мою котлету:

– Щучьи?

– Точно.

– Сам словил?

– Обижаешь…

– Ладно, борода, будешь еще, заходи. Мой дом второй у речки. Спросишь Крюка, каждый покажет.

Он сел в лодку и, оттолкнувшись от берега, дернул шнурок движка. Вместе с рокотом мотора, когда лодка скрылась за поворотом, до меня донеслась казацкая песня. Моряк Ганя Крюк пел. Я подумал, что и мне стало легче. Сам бог послал нас друг другу, одарив перед встречей знатным уловом. Поделиться, и вправду, хотелось. Я понимал, что мои дамы выскажут восхищение сазаном, но просмаковать удачу с рыбаком – это совсем другое дело.

Рыбак – это особый человеческий вид. Казалось, взрослый человек с седеющей бородой, а вот иду по Невскому ранним утром. С моста Фонтанки рыбаки забросили свои снасти. Останавливаюсь, и, как завороженный, смотрю на их поплавки. Рядом великолепные архитектурные ансамбли. Кони Клодта, Елисеевский магазин с роскошными витринами, а я уставился в поток. Вот один поплавочек дернулся. Рыбак подсек, и на асфальт петербургского моста вылетел крошечный окунек. Его осторожно упрятали в целлофановый пакет, и поплавок снова в канале. Иду дальше и улыбаюсь. Иногда наблюдать за рыбаками не менее интересно, чем удить самому. Помню роскошный закат на юге Франции. Средиземное море мерцает бирюзой и золотом. Пишу этюд, стараюсь успеть за убегающим светом. Но вот на берег выходит смуглый, с торчащей черной бородой, мужчина и что-то забрасывает в море. После чего усаживается на корточки и замирает. Я пишу свой этюд, а краем глаза слежу за рыбаком. Что рыбак, ясно сразу. Только непонятно что и на что он ловит. Примерно, через полчаса черный француз вскакивает и начинает нервно тянуть леску. Делаю несколько шагов в его сторону. Через минуту из воды появляется что-то странное. Это странное шевелит щупальцами и упирается. Рыбак хватает это что-то и засовывает в такой же пакет, как рыбаки петербургского канала своих окуньков. В пакете выловленная французом тварь шевелится и шуршит. Тот засовывает пакет за пазуху, и решительным шагом покидает берег. Кого он вытащил? Осьминожку, кальмара? Спрашивать неловко, да и мой французский, для тонких профессиональных бесед слабоват. Кого выудил черный бородач, для меня так и осталось загадкой. Я лишь понял, свой ужин француз добыл. А вот что будут делать рыбаки с Невского с малюсенькими окуньками, не знаю…

Кстати, окуня ловить я люблю.

Этот смелый, решительный представитель рыбьего народа ловится весело, сопротивляется бурно и доставляет немало приятных минут. Мне запомнилась окуневая охота в милых сердцу кубанских лиманах. Это был конец поездки. Оставалась последняя зорька. Я тогда жил в домиках рыболовной базы. Домики стояли на сваях, в одной из проток. Фанерные коробочки с железными койками. Посреди поселка цистерна с питьевой водой, в которую воду раз в неделю завозили. Общая кухня и комары. Рыжие огромные комары тут не жужжали вокруг, словно сигналя, вот он я комар, сейчас ужалю. Они как пикирующие бомбардировщики, запускают в тебя жало с лету. Никакой гвоздичный одеколон да мази им ни помеха. Правда, нападали они не все время, а в определенные часы вечерних и утренних зорь. Прокусывало их жало не только рубашки и свитера, но и прорезиненные плащи. Укусы этих бандитов долго чесались и вызывали зуд.

Тем утром я выдержал настоящую атаку. Пока садился в лодку и выбирался из тростниковых зарослей на чистую воду, был искусан зверски. В середине лимана комары отвязались. Я плыл от места к месту, и везде полная тишина. Рыба не клевала. Хотя погода стояла отменная. Туман говорил о приближающемся солнечном дне, и причин для отсутствия клева не наблюдалось. Я постоял в протоке, поджидая линя, и побросал живца под камыши.

Никто не заинтересовался моей наживкой. Понемногу туман поднимался. Комариное воинство, выпив изрядно крови, поуспокоилось. Когда не клюет, начинаешь размышлять о посторонних вещах – и конец рыболовному настрою. Конечно, красоты природы хороши и сами по себе, но для сердца рыбака необходим клев. Ветра не было, и зеркальная тишь воды понемногу освободилась от тумана и отразила голубизну небес. В центре небольшого лимана совершил прыжок огромный толстолобик. Грохот и брызги от его пируэта сморщили водную гладь и создали волнообразные круги. Толстолобика на удочку не ловят. Считается, что ни одну из известных приманок он не берет и чем его приманить, непонятно.

Я медленно переплывал от протоки к протоке. Солнце начало припекать, и я решил возвращаться. Такой кислой последней рыбалки, здесь, в Кубанских лиманах, я не помнил. Решив, что ловить безнадежно, я, не торопясь, греб в сторону базы. Мне предстояло проплыть две узких протоки и две лиманных чаши. Последняя, перед базой, была самой длинной и широкой.

Войдя в протоку и разглядывая все вокруг, я заметил, как у камышей, возле правого берега вскипела вода. Это малек брызнул врассыпную и создал кипение. Я насторожился и тихо пришвартовался к камышу. Привязываться смысла не было. Ни ветра, ни течения. Я просто согнул пару камышинок и пристроил их себе под зад. Сначала забросил снасть без наживки, вымерил глубину Она была вполне приличной – около двух метров. Установил скользящую трубочку над поплавком так, чтобы она прекратила его скольжение, когда червяк окажется возле дна. Насадил длинного и подвижного черного камышового червя и забросил. Поплавок принял вертикальное положение и, сразу стал погружаться, уходя в сторону камышей. Я подсек. Живая тяжесть не очень крупной рыбы. Вывожу и поднимаю снасть. – Окунь граммов на двести. Это красивый трофей, темно-зеленый, с черной спиной, темными штрихами на боках, и ярко-красным нижним плавником. А верхний, словно поднятая шерсть недовольного зверя. Только об эту «шерсть» легко пораниться, поэтому снимать с крючка окуня следует осторожно. Уколы его острых плавников болезненны и не скоро заживают. Опустив красавца в садок, снова забрасываю. Насадка не пострадала. Жесткий камышовый червяк вышел из окуневой пасти живым и подвижным. Следующую поклевку пришлось ждать не более минуты. Поплавок дрогнул и уверенно пошел вниз. Опять окунь, на сей раз поменьше, граммов на сто. И он в садке. Червяка приходится обновить. Не всегда везет. И рыбку поймать и насадку сохранить. Снова поплавок вздрагивает и решительно уходит в глубину, но не вертикально, а в сторону, постепенно погружаясь.