— Да.

— Кто-нибудь из них дотрагивался до нее? Если с ней был ее бойфренд, он, наверно, обнимал ее за плечи, поглаживал, держал за руку, целовал, оказывал другие знаки внимания.

— Ничего такого я не видел. — Рэнделл бросил взгляд на Бэнкса. — Я уже пытался объяснить вам, что не очень-то обращал на них внимание.

— Кто первым ушел из паба?

— Они. Они и пробыли в пабе всего минуту, шумели, не замечали никого, кроме себя. Через минуту их уже не было, и в пабе сразу стало тихо и уютно.

— «Не замечали никого, кроме себя»? — повторил Бэнкс. — Как это понимать?

Рэнделл заерзал на стуле:

— Да что тут понимать-то! Галдели, выделывались друг перед другом, смеялись над собственными шутками, ну и все прочее.

— Молодежь вам не нравится?

— Мне не нравятся развязные и невоспитанные люди.

— Вы думаете, они были как раз из таких?

— Не знаю и знать не хочу, но мне хорошо известно, что творится здесь в уик-энд, когда молодежь, пьяная в хлам, шатается по улицам. Дошло до того, что в субботу вечером порядочному человеку опасно из дому выйти или в пабе выпить! Иногда я задаю себе вопрос: куда смотрит полиция? Особенно когда на следующее утро вижу, что у входа в мой магазин наблевано и нагажено.

— Но этим утром все было не так, верно? — спросил Бэнкс.

— Дело в том, сэр, — вмешался в разговор Уилсон, — что барменша из паба «Утки-селезни» совершенно точно помнит, что вы глядели на Хейли Дэниэлс с вожделением — буквально пожирали ее глазами.

Бэнксу было прекрасно известно, что барменша подобных слов не произносила. То, что его юный помощник выразился столь возвышенно: «с вожделением», «пожирали глазами», — свидетельствовало о его изобретательности, потому что архаизмы воздействовали на допрашиваемого с гораздо большим эффектом, чем современные «пялился» и «положил глаз».

— Да не было ничего подобного! — вскинулся Рэнделл. — Я ведь уже говорил вам, что тихо сидел в пабе со своей кружкой и читал газету.

— А Хейли Дэниэлс вы даже не заметили?

— Я не знал, кто она, — немного подумав, ответил Рэнделл, — но, думаю, ее нельзя было не заметить.

— О? — оживился Уилсон. — Пожалуйста, сэр, поподробнее.

— Да пожалуйста! Сначала я обратил внимание на то, как она была одета. Ни дать ни взять — проститутка. Голые ноги, голый живот. Вы и сами понимаете, что девушки, одетые таким образом, ищут на свою голову приключений. Можно сказать, они получают то, чего заслуживают.

— Так вот почему вы солгали, когда отрицали тот факт, что пялились на нее? — спросил Бэнкс. — Ведь это могло возбудить наши подозрения? А не вы ли обеспечили ей то, чего она заслуживала?

— Это грубый и оскорбительный для меня вопрос, отвечать на который я не намерен! — покраснев, злобно выпалил Рэнделл. — Все, с меня хватит. Я ухожу.

— Вы утверждаете, что не последовали за Хейли Дэниэлс, когда она ушла из паба, и не заманили ее в свой склад, где, без сомнения, смогли бы делать с ней все, что захочется? — с невинно-озабоченным лицом спросил Уилсон. — Вы могли и не замышлять убийство, просто зашли слишком далеко? В ваших интересах сейчас рассказать нам все.

Рэнделл, приподнявшийся было на стуле, бросил на него взгляд, в котором читалось: «И ты, Брут!» — и плюхнулся на стул.

— То, что я рассказал вам, чистая правда, — устало произнес он. — Она была в пабе с компанией друзей. Я не обратил на нее никакого особого внимания. Раз уж вы упомянули о моем повышенном интересе к ней, я допускаю, что она, должно быть, выделялась из толпы. Но это не значит, что она мне понравилась. Я не упоминал об этом, потому что действительно боялся, что вы спустите на меня всех собак. Больше по этому вопросу мне сказать нечего. — Он опять взглянул в глаза Бэнксу. — А теперь я ухожу.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами Бэнкс, но, когда Рэнделл был уже у двери, старший инспектор остановил его. — Я был бы вам признателен, если бы вы оставили отпечатки своих пальцев и согласились на проведение анализа ДНК. Вы понимаете, это лишь для того, чтобы снять с вас все подозрения. Для вашего же удобства. Детектив Уилсон оформит должным образом ваше согласие.

Рэнделл молча вышел, с грохотом захлопнув за собой дверь.

В раннее и ясное утро понедельника Энни сидела в своем кабинете на Спринг-Хилл, в приземистом здании из кирпича и стекла. Сейчас она чувствовала себя намного лучше, чем в минувшее воскресенье. Даже погода, казалось, старалась поднять ей настроение. Дождь кончился, за окном сияло ярко-голубое небо, его глубину подчеркивали пушистые белые облачка. На обычно серую поверхность Северного моря лег голубоватый отсвет. В воздухе чувствовалась прохлада, однако все указывало на то, что после полудня люди, сидящие на набережных, волноломах и за вынесенными на улицы столиками пабов, начнут снимать с себя куртки. Март — это все-таки весна.

Заголовки типа «Убийство в инвалидном кресле» замелькали на первых полосах местных газет, сообщение об этом прозвучало в утренних телевизионных новостях, и это подвигло суперинтенданта Брафа ближе к полудню назначить пресс-конференцию. К счастью, Энни не должна была присутствовать на ней, но Браф надеялся получить от нее сведения, которыми удастся утолить информационный голод публики.

А Энни, внезапно вспомнив о субботней ночи, вновь почувствовала горечь вины и отвращение к себе. В ее-то годы вести себя как сексуально озабоченный подросток — просто отвратительно! Но что случилось, то случилось. Теперь остается лишь одно — усердно следовать древним урокам дзен-буддизма: жизнь — это страдание, причиной страдания является желание… Подавить желания, воспоминания, мысли и чувства человек не в силах, толкует учение буддистов, но он не должен цепляться за них, подвергая себя пытке, он может просто позволить им уйти, дать им возможность улететь как воздушным шарикам или мыльным пузырям. Именно это Энни и делала сейчас во время медитации: концентрировала внимание на дыхании или на повторяющемся звуке и смотрела, как воздушные шарики, наполненные ее мыслями и мечтами, улетают прочь в пространство. Надо возобновить регулярные медитации. Однако у нее невпроворот и других дел, поразмыслить над которыми надо бы нынешним утром.

И прежде всего надо познакомиться с жизнью Карен Дрю.

Раскрыв папку с ее личным делом, привезенную Томми Нейлором из Мэпстон-Холла, Энни была потрясена: оказывается, Карен Дрю ушла из жизни, когда ей было всего двадцать восемь лет, а ведь даже Нейлор, который считал, что она не так стара, как кажется, предположил, что ей сорок. Конечно, они видели обескровленное тело, накрытую одеялом бесформенную массу в кресле-каталке, сухие, растрепанные ветром седеющие волосы… Пусть так, думала Энни, но двадцать восемь лет… Убитая женщина была такой молодой! Как безжалостно и жестоко тело может предавать своего хозяина!

Энни перевернула страницу: шесть лет назад машина Карен столкнулась на перекрестке с другой машиной, водитель которой не справился с управлением. Некоторое время девушка пробыла в коме, потом перенесла несколько операций, чередовавшихся с продолжительными реабилитационными процедурами. Лечение продолжалось до тех пор, пока медикам не стало ясно, что она не поправится и на протяжении дальнейшей жизни ей понадобится постоянный уход. Карен, как сказала Грейс Чаплин, пробыла в Мэпстон-Холле три месяца. Не очень долго, подумала Энни, а если Карен была не способна общаться, то вряд ли за такое короткое время у нее могли появиться враги. Если не принимать в расчет вероятность того, что убийство могло быть делом рук психопата, логичнее всего было бы искать причину смерти в ее прошлом.