— Так вы здесь гостите?

— Sa'a, sa'a, иногда я приезжаю погостить на несколько дней. Мулай Али — мой большой друг. От него я узнал больше, чем от любого ааллема.

Двое остальных пробормотали что-то в знак согласия.

Амару подобное заявление показалось довольно странным.

— Чему же он вас учит?

— Всему! — ответил юноша даже с некоторой горячностью.

— Я хочу сесть, — сказал Амар. — Не мог бы ты стереть филфил, пожалуйста?

— Нет, нет. Лежи спокойно. Мулай Али скоро вернется. Мне хочется, чтобы он видел, что я позаботился о тебе.

Амар взбодрился настолько, что уже больше не боялся уснуть. И снова гром раскатился где-то далеко, на другом краю земли. Амар лежал не шевелясь. Очень скоро послышалось тихое гудение мотоциклетного мотора. Амар представил, как мотоцикл сворачивает с шоссе на тропинку, въезжает в сад, катит среди деревьев и наконец с ревом тормозит перед домом. На лестнице послышались голоса, и Мулай Али вошел в комнату вместе с другим мужчиной; у незнакомца был необычайно звучный, низкий голос.

— Это Лахсен, — сказал Мулай Али. Все трое юношей приветствовали незнакомца. — Ага! Я вижу, наш друг заснул! Чем это ты намазал ему лицо, филфилем?

— Я не сплю, — откликнулся Амар. Ему вовсе не хотелось быть втянутым в разговор, но, с другой стороны, было ясно, что он не может лежать просто так, молча.

— Пусть лучше сядет, — сказал Мулай Али. Юноша из Мекнеса приподнял голову Амара и принялся ножом соскребать засохшую мазь с его лба и бровей. Счистив ее, он протер пораненные места влажным лоскутком. Между тем Лахсен вел с Мулаем Али, казалось, совершенно бессмысленный разговор.

— Таких?

— Да, девять.

— Что ж, у меня найдется.

— Мне показалось, ты сказал — одиннадцать.

— Нет, я не о том!

— Ах, да.

— Таких — пять.

— Ouakha[50].

— Послушай, именно про них я тебе и говорил. Сам видишь — ни в чем нельзя быть уверенным.

— Я уверен.

— Это невозможно. Поверь моему слову.

— Ладно, оставим вопрос открытым.

— Добавь еще шесть, и делай, что хочешь.

— А как насчет?..

— Погоди, мы еще к этому вернемся. Возьми персик. Лучшие персики во всем Саисе.

Решив, что веки его успели высохнуть, Амар приподнялся и сел, открыв глаза.

— А, вот и он! — воскликнул Мулай Али. — Kif enta? Теперь получше?

Посреди комнаты стоял высокий мужчина в мягком сером тарбуше и, нагнувшись, чтобы не закапать одежду, ел персик. Наконец, он выпрямился, достал носовой платок, вытер руки и рот. Затем, по просьбе Мулая Али, подошел к Амару и приветствовал его. Зрачок и радужка его левого глаза были совсем белыми, млечно-белыми, как мрамор. Амар сразу же догадался, что он не принадлежит к тому же кругу, что трое юношей и хозяин дома. Было ясно, что и образование у него не то: речь его мало чем отличалась от речи Амара. Странный этот Лахсен, — думал Амар. Он даже представить себе не мог, зачем это Мулай Али вдруг помчался в Виль Нувель, чтобы встретиться с ним.

— Оставим деловые разговоры на потом, — значительно заметил Мулай Али, — а пока попросим Махмуда приготовить нам чай. — Он подошел к двери и позвал слугу.

Упоминание о чае встревожило Амара, это значило, что он не сможет уйти, пока не выпьет по крайней мере три чашки с хозяином. Беспокойно повернувшись на подушках, он взглянул на Лахсена, ковырявшего в носу. Его тарбуш — единственный предмет мусульманской одежды во всей комнате — выглядел неуместно среди этой обстановки, и к тому же нелепо торчал на вытянутой голове. Такого рода шляпу можно увидеть, пожалуй, на пожилом, несколько эксцентричном зажиточном господине, выводящем своих внуков на прогулку по пятницам.

— Присаживайся, — обратился Мулай Али к новому гостю. — Побеседуй с нашим другом. — И, обращаясь к одному из юношей, добавил: — Подойди сюда, Чемси. Хочу тебе кое-что показать.

Лахсен улыбнулся Амару и опустился на подушки.

— Слышал, ты ездил сегодня купаться на Айн-Малку, — сказал он. — Ну, как вода? Еще холодная?

— Холоднющая.

— А в Сиди Хараземе давно не бывал?

— Давно. Я работаю, а это слишком далеко.

— Да, далековато, — он помолчал, потом спросил: — Ты работаешь в Виль Нувель?

— Нет, у Баб Фтеха.

— Вот как, а я живу неподалеку.

Амар не мог припомнить, чтобы хоть раз видел Лахсена, но на всякий случай неопределенно протянул: «А-а…»

— Ты когда-нибудь был в Дар эль-Бейде? — спросил Лахсен.

Амар ответил, что нет.

— Вот где можно славно поплавать. Море, пляж. Лучше не придумаешь.

— И миллион француженок, — сказал Амар.

— Миллион, — рассмеялся Лахсен.

Потом разговор переключился на Касабланку. Амар с тоской думал о том, когда же за окном начнет смеркаться. Ему казалось, что он сидит в этой комнате взаперти уже целую неделю. Но до чая нечего было и думать о том, чтобы уйти.

— Тут сказано: dans la région de Bou Anane[51], — сказал Мулай Али. — Это тебе о чем-нибудь говорит?

Чемси нерешительно покачал головой.

— А вот Ахмеду Слауи говорит, — фыркнул Мулай Али.

— О! — воскликнул Чемси.

Мулай Али медленно склонил голову, искоса поглядывая на Чемси.

— Понимаешь, что я хочу сказать? — спросил он наконец, выдержав длительную паузу. — Используй всю статью, слово в слово, пометь «Марок-Пресс», поставь дату и добавь от себя все, что знаешь о région de Bou Anane.

— Бедный Слауи, — сказал Чемси.

— Его там сейчас может и не быть, — напомнил Мулай Али.

Вошел Махмуд, неся огромный медный поднос с серебряным чайником и чашками. Собеседники подошли к остальным, и Мулай Али бросил свернутую газету, которую держал в руках, двум другим юношам. Усевшись, он начал разливать чай. Стекая в чашки, чай булькал, дымился и благоухал мятой.

— Как тебя зовут? — неожиданно спросил хозяин у Амара. Тот назвал свое имя.

— Фесец? — Мулай Али от удивления поднял брови.

— Моя семья всегда жила в Фесе, — гордо ответил Амар, чувствуя, что юноши с новым интересом принялись изучать его. Быть может, они решили, что он беррани, приезжий.

— Из какого хаума? — спросил Мулай Али, раздавая присутствующим чашки с чаем.