Дело пошло, и конец был невероятно близок, но тут топор сорвался с палки и, булькнув, исчез в глубине наполненной фекалиями ямы. Приплыли. Все варианты достать его я отмел как неосуществимые и понадеялся, что Чмыря о топоре вспомнит нескоро. Зря надеялся. Как только я появился в землянке, на меня набросился Чмыря:

– Где топор?

– Утонул.

– Как утонул?

– Обыкновенно, как все топоры тонут, бульк, и все.

– Так ты его в говне утопил?

– Ну да.

– Доставай!

– Как? Нырять мне за ним, что ли?

– Ныряй! Ныряй, я тебе приказываю, ныряй!

– Да пошел ты!.. – я тоже перехожу на повышенный тон.

– Так ты отказываешься выполнить приказ младшего командира?

– Я отказываюсь выполнить твой дурацкий приказ.

Тут на мое счастье пожаловало батарейное начальство, привлеченное Чмыриными воплями. Выслушав его жалобы на мое неподчинение, Костромитин вынес вердикт:

– Сам дурак, и приказ твой дурацкий. Я его отменяю. Все, закрыли эту тему.

Я тоже на это понадеялся, как оказалось, зря. Через день за мной пришли. Уже через час я оказался перед полковым особистом со знаками различия старшего политрука. Тот начал с того, что отобрал у меня ремень. Потом придвинул бланк протокола допроса и начал задавать стандартные вопросы. Фамилия, имя, отчество? Год и место рождения? Гражданство? Партийность? Происхождение? Закончив с преамбулой, переходит к сути дела:

– Сержантом Гмырей написан рапорт о том, что двадцать третьего августа сего года вы отказались выполнить приказ своего непосредственного командира…

– Нырнуть в дерьмо, – продолжаю я, – а сам приказ был отменен командиром батареи.

– Молча-ать! – политрук грохает кулаком по столу. – С Костромитиным мы еще разберемся, а ты за свои дела ответишь!

Да-а, тяжелый случай. Вспышка гнева была явно наигранной, но вот упоминание фамилии комбата мне резко не понравилось. Судя по всему, он не просто меня посадить решил, ему нужно дело, точнее дело за номером таким-то. И одного красноармейца для этого мало, ему еще надо и покрывающего преступника комбата прицепом пустить. Сейчас из меня признание выбьет и начнет выдавливать показания на комбата, сволочь. Между тем особист продолжает спокойным голосом, типа уже смирил свой гнев праведный:

– В деле имеются свидетельские показания номеров расчета, подтверждающие рапорт сержанта Гмыри.

А вот это уже интересно, ни вчера, ни сегодня никто из расчета с позиции батареи не уходил. Значит, нажать на кого-либо особист не мог. Выходит, или кто-то по велению сердца меня сдал, или он меня на понт берет.

– Итак, вы признаетесь в неисполнении приказа своего непосредственного командира?

Внезапно я успокаиваюсь, и мне становится даже смешно. Этот старший политрук мне представляется навозным жуком, копошащимся в том дерьме, куда я отказался нырять. А он от этого даже удовольствие испытывает, просто упивается своей властью и могуществом. Вот и сейчас может просто меня отпустить, а может дело расстрельное состряпать. Тоже мне, повелитель людских судеб, козел.

– Да, признаюсь, не выполнил приказ.

Особист удивлен, он приготовился меня ломать, грозить, уговаривать, а вдруг раз, и признался. Спохватившись, хватается за ручку и начинает интенсивно писать в протоколе.

– Есть только одно обстоятельство, – продолжаю я тихим голосом.

– Какое? – политрук даже не отрывается от своей писанины.

– Я еще присягу не принял.

– Ну и что? – и тут же подпрыгивает. – То есть как это не принял?

Начинает лихорадочно рыться в своих бумажках, но нужной не находит. Я его понимаю, все усилия напрасно потрачены, дело на глазах разваливается. Впивается в меня горящим взглядом, я держу морду ящиком.

– Ты почему до сих пор присягу не принял?

– Не ко мне вопрос, этим начальство должно заниматься.

Политрук сгребает все бумаги в папку.

– Петров!

В дверь кабинета вваливается красноармеец с винтовкой, почти не уступающий мне габаритами. И почему такие мордатые вечно при штабе ошиваются, а тяжеленные ящики со снарядами приходится носить почти доходягам.

– Охраняй арестованного!

И пулей вылетает в коридор. Ждать пришлось долго, почти два часа. Как только особист нарисовался на пороге, я сразу понял – не срослось. Политрук плюхается за свой стол и швыряет мне ремень.

– Свободен.

Очень хочется хлопнуть дверью, но я аккуратно закрываю ее за собой. В коридоре меня уже ждут Костромитин с Лившицем. Они и рассказывают мне, что произошло, когда я сидел в кабинете. Оказывается, они примчались в штаб полка буквально через несколько минут после того, как сюда доставили меня. К особисту их не пустили, тогда они пошли к командиру полка, а через десять минут в кабинет влетел особист. Он долго вопил, брызгал слюной, но сделать ничего не смог. В конце концов, все увязли в юридических вопросах. Но комбат и политрук, подкрепленные авторитетом командира полка, твердо стояли на своем: гражданин, не принявший присягу, военнослужащим не является. И, следовательно, воинского преступления совершить не может. Особист потребовал наказания комбата за неприведение к присяге, и с этим пришлось согласиться. Костромитину влепили выговор.

– Ну, что? Пора возвращаться в батарею, – предложил лейтенант.

– Нам – пора, а товарищу политруку надо бы задержаться.

– Зачем? – удивился Лившиц.

– А затем, что особист нам это дело просто так не спустит.

– Не спустит, – согласился Костромитин, – и что ты предлагаешь?

– Самая лучшая защита это нападение. Красный командир приказывает красноармейцу нырнуть в дерьмо, да еще и в такое тяжелое время, когда наша страна истекает кровью под натиском фашистов. Чуете, чем пахнет?

– Чем? – не понимает Лившиц.

– Политикой! Ведь какие аналогии просматриваются. И так сидим по самые уши, а тут еще сержант Гмыря красноармейцев в дерьмо макает. Особист же, вместо того чтобы одернуть мерзавца, красноармейцу дело шьет. Карьерист, понимаешь, не улавливает политического момента. Поэтому, товарищ политрук, идите к комиссару полка, тем более что он еще не в курсе, и пишите, пишите рапорт на обоих, и на Гмырю, и на особиста.

– Думаешь, рапорту дадут ход? – сомневается комбат.

– Конечно, нет. Ссориться с органами полковое начальство не будет, но особист в полку шустрый, поручиться готов, он на них уже материальчик собирает. И они это знают, только ответить им пока нечем, а твой рапорт особиста бьет ниже пояса. Непонимание текущего политического момента в данном случае хуже преступления.

– Правильно, – соглашается Костромитин, – иди к комиссару и пиши.

– Да неудобно как-то, – сомневается политрук.

– Неудобно во время боевой тревоги штаны через голову надевать, – влезаю я.

– Надо, Сема, надо, – Костромитин подталкивает политрука в направлении комиссарского кабинета. – Да, и требуй Чмырину голову по комсомольской линии. Остальная агентура увидит, как он их сдает, и впредь осторожнее будет.

Молодец лейтенант, быстро все понял, и про комсомольскую линию здорово придумал, мне этот