– Помолчи, – коротко приказал слуге Фран.

А сам стал думать, что и впрямь, может, у Оле-Леха сложнее будет задача, чем у него. И от этого почему-то все стало казаться чуть проще.

Деревни и даже города во владениях Вильтона оказались совсем другие, чем те, что они видели до сих пор. Тут было больше нелюдей, то есть гоблинов, орков, троллей и всяких прочих. Да и люди тут выглядели иначе, какими-то недокормленными, голодными, костистыми, с темноватой кожей. И одевались они беднее и скуднее, меньше было цветных одежд, все выглядело каким-то серым или бурым, да и оружия из них почти никто не носил при себе.

Но с этим можно было легко примириться, а вот с чем примиряться не хотелось – так с местной едой. Как правило, это была только соленая до невозможности брынза и капуста, которую тут готовили десятком разных способов. Чаще всего ее мелко рубили и жарили на каком-то не очень вкусном животном масле, отчего она делалась такой же бурой, как и одежда местных обывателей.

Но в общем, Франу уже не о местной кухне следовало думать, а о том, чтобы приступить к исполнению задания Госпожи. Вот только он не понимал, как к этому подступиться, не чувствовал, что может что-то сделать. Нет, на самом-то деле, как найти смертного, которого ему не удосужились даже описать и советов по этому поводу никаких не предложили?

Раздумывая над этим, он стал полагать, что големы каким-нибудь способом его сами определят и выведут на нужное место… Но потом сообразил, что все не так, ему, и только ему, следовало догадаться, кого и как найти и вытащить отсюда, чтобы Госпожа была довольна.

Мимо портшеза все так же, как прежде, мелькали деревни, иногда показывались замки странной, резковатой архитектуры. Иногда, но уже куда реже, чем в начале дороги, раскидывались города, но в них Фран еще не входил. Не до того было, или он все же понимал: если начнет в них заглядывать – только потеряет время, которого и так было не слишком много.

Неугомонный Калмет и тут не выдержал, высказался:

– Все же Госпоже нужно было снабдить нас более определенным приказом, чтобы мы могли… ну что-нибудь предвидеть, что ли.

– По зубам захотел, отродье? – взъярился Фран. – Тоже мне, Госпожу учить вздумал!

Калмет, конечно, не испугался, но умолк. И это было неплохо, потому что Фран и сам не знал, что ему делать. Да и взъярился он на оруженосца от ощущения непонятности и собственного бессилия, не иначе.

А потом, уже к исходу второго дня, как они оказались во владениях Вильтона Песка, когда они грохотали, по-прежнему незаметные для местных, по довольно наезженной дороге между полей несжатой ржи, случилось вот что.

Это была девушка, по всей видимости из какой-нибудь близкой деревни, с примесью человечьей крови, но в этом Фран был уже не вполне уверен. Она шла по краю дороги, удерживая в руке васильково-голубой платок, помахивая им на каждом шагу. Она смеялась, чуть закидывая голову, и даже не повернула голову в сторону пронесшихся големов, которые на этот раз так пылили по дороге, что не заметить их было вовсе невозможно. Или посмотрела, но ничего не увидела и почему-то – не удивилась. Просто пошла дальше, смеясь над своей здоровой, молодой радостью.

А потом она свернула вбок и спокойно, будто обычные вихри от чего-то невидимого каждый день проносились мимо нее, пошла по другой дорожке, более узкой, чем прежняя, наезженная. И так же помахивала своим платком, будто скромным, но не менее значимым, чем армейский вымпел, знаком жизни и почти полного довольства этим вот вечером и этой дорогой.

Тогда Фран, высунувшись почти по пояс из передка портшеза, заорал:

– Белый, стой!

Сразу, впрочем, остановиться не удалось, големы так разогнались, что пробежали еще шагов двадцать, прежде чем действительно остановились. А Фран лихорадочно обдумывал свое решение и наконец-то решился:

– Белый, сворачивай на ту дорогу, куда девушка эта пошла, с платком.

Приказ получился не очень внятным, но командир големов понял. Они довольно неуклюже развернулись, причем Франу пришлось держаться за какой-то ремень, свисающий сверху, с деревянной рамы носилок, а Калмет, дурья башка, и вовсе чуть не выпал, и пошли шагом к повороту. Свернули и снова стали разгоняться, поднимая за собой отчетливую пыльную полосу.

Фран попытался снова увидеть эту девушку, но… никого не увидел. Она просто как-то растаяла во ржи, стоящей сбоку от дороги, в пыли, поднятой големами, в мареве солнца, бьющего теперь в глаза Франу. Или он все же ее заметил, но она показалась ему теперь уже не юной и счастливой, а пожившей матроной, едва ли не старухой, и одеяние у нее было не цветастым, а серым, даже тот платочек, который был прежде васильковым, и не улыбка освещала ее лицо, а старила печать скорби и неизбывной муки…

Странно все это было, странней, кажется, и не бывало еще с Франом. И снова потянулись дороги, деревни и их жители, другие повозки – все серое, невыразительное, незнакомое.

Они летели теперь еще быстрее, вот только големов они, как оказалось, перекормили, и стали эти каменно-живые истуканы едва ли не огнедышащими. Однажды, когда Фран с Калметом пошли за ужином в деревенский трактирчик, их истуканы едва не подожгли своим дыханием ближайшую к деревне рощицу. То есть, возвращаясь с корзинами и кувшинами, рыцарь еще издали увидел, что над леском, где он оставил големов с портшезом, поднимается дымок. А потом чуть выше местных деревьев полыхнуло пламенем. Фран и Калмет чуть не бросили свой ужин, чтобы быстрее добежать до экипажа и разобраться, что же там происходит?

Оказалось, големы передрались, и что послужило причиной их ссоры, ни Фран, ни Калмет не стали даже гадать. Все равно эти чуждые живому миру и живым представлениям… произведения магии Госпожи не стали бы с ними объясняться. Впрочем, стычка была довольно серьезной, у одного из големов оказался сколот кусочек уха, или того выступа, который обозначал на их головах ухо, а у другого была заметная трещина поперек пуза. Вот только трещина эта, к немалому облегчению Франа, стала затягиваться и через день сделалась почти незаметной. А ухо, как утверждал Калмет, сделалось чуть меньше, чем прежде, но приняло почти первоначальную форму.

Еще через три дня после того, как им повстречалась та странная девушка, они вылетели к морю. И тогда остановились. Было утро, дождливое, по местным меркам холодное. Море накатывало на высокий, серый берег волнами, на которых вскипали шапки пены. Ветер, сделавшийся тяжелым от дождевых капель, едва не сорвал с Франа дорожный плащ, которым он пробовал укрыться, разглядывая каменный покосившийся указатель, стоящий на развилке дорог перед берегом. С одной стороны было щербатыми буквами обозначено что-то вроде «Ф…фисм», этот указатель был направлен дальше на юг, направо по побережью. А другой, и вовсе сбитый, с оставшимися буквами «…ная Кост», указывал на северо-восток, тоже по берегу, но уже влево от них.

Фран призадумался, и было чему. Он не знал, куда сворачивать на этот раз. Прежде почему-то знал, довольно твердо указывал Белому голему, куда сворачивать и куда бежать, а тут вдруг, как в первые дни их путешествия по владениям Вильтона Песка, снова не знал. И вдруг… Как тогда, на ржаном поле, он увидел, что в этой-то круговерти дождя, ветра и серой, надморской хмари летит птица. Таких птиц Фран прежде не видел, это было что-то на редкость крупное, красивое, ясное и очень точное едва не в каждом своем движении. И альбатрос этот – если это был альбатрос, конечно, – определенно летел налево, вдоль берега, что-то высматривая за серыми тучами, которые на севере клубились.