– Согласен, – кивнул Вольский. – Тогда что получается?

– Получается либо похищение, – начала перечислять Настя, загибая пальцы, – либо побег, либо очень изощренное и уникальное убийство. Других вариантов я не вижу.

– Ну, похоже, похоже, – размышлял, потягивая себя за мочку уха Вольский. – Тогда, Насть, это какой-то очень изобретательный преступник или преступники. И опасные, если они проделали такой трюк, не оставив никаких следов. – И продолжал, заражаясь ее азартом и идеями: – Если это побег или похищение, то вполне могли вывезти его и в буран. Если ребята рисковые, то на вездеходе и не в такую погоду можно уйти, был бы водила грамотный. А тут Север, здесь таких грамотных каждый второй. И получается, что он (или они) ушли через запасной выход, и все, их теперь не найти.

– А не получается, Максим, – победно улыбнувшись, возразила ему Настена.

– Почему? – подивился он.

– Потому что никто через тот ход не выходил.

– О как! – обрадовался Максим Романович. – И откуда такие выводы?

– Потому что, когда он пропал, уже вовсю разбушевалась стихия, и задувало в те двери будь здоров. Ты же сам слышал, когда мы там осматривали все, как ее прямо колотит от порывов ветра, – напомнила она.

Слышать-то он слышал, как метель рвалась в дверь, словно озверевший хищник, пытающийся добраться до своей добычи, да только внимания особого не обратил. Он вообще мало на что, кроме самой девушки, внимания обращал после их поцелуя, да и до него тоже – смотрел на нее и таял, теплел внутри, наслаждаясь этим ощущением. Поэтому лишь кивнул, подтверждая: да, мол, слышал.

– Тимирдяев сказал: они обнаружили, что замок открыт, дернув за ручку двери. Дверь приоткрылась, и через образовавшуюся щель тут же нанесло снег. И они быстро ее закрыли. Небольшую лужицу от растаявшего снега я увидела. А теперь представь: если бы выходил человек, насколько бы широко ему пришлось распахнуть дверь, чтобы выбраться, и какие приложить усилия, чтобы закрыть ее за собой? А если два человека или несколько?

– Точно, – согласился он с ее аргументами. – Снегу бы нанесло прилично, раз ветер именно в эту сторону дует. А там было сухо. Никаких луж. За такое время лужи бы не высохли.

– Вот и получается, что пропавший все еще здесь, – довольная собой, закончила Настя и тут же посерьезнела от внезапно пришедшей мысли. – Или его труп. Или он выбрался из гостиницы каким-то иным путем.

– Ты молодец, Настасья! – с энтузиазмом похвалил Вольский, но не забыл напомнить: – Давай, что ли, второе закажем и выпьем чего-нибудь.

– Нет. Не хочу. Я наелась, – отказалась девушка, погрузившись в какие-то глубокие размышления. – Мне надо кое-что посмотреть в Интернете и подумать.

– Ладно, – легко согласился Вольский. – Потом поедим.

– Нет, нет, – поспешила отговорить его Настя. – Ты оставайся и поешь нормально. И потом у меня будет для тебя поручение.

– Ты меня на должность Ватсона назначаешь? – хмыкнул Вольский, готовый принять любые ее предложения.

– Максим, – попеняла она ему. – Все очень серьезно.

– А ты заметила, как легко и непринужденно перешла со мной на «ты» и называешь теперь по имени? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Да, – кивнула Настя, чуть порозовев от смущения. – Заметила, – и попросила: – Ты меня не отвлекай и не сбивай, ладно? Мне подумать надо.

– Не буду – пообещал он, улыбаясь.

– Ты лучше сделай, что я попрошу.

– Сделаю. Что?

– Во-первых, – воодушевилась тут же Настена, – узнай у Тимирдяева, исправна ли сигнализация на дверях запасного выхода. Во-вторых, узнай, какие еще есть выходы из гостиницы, даже самые непредсказуемые типа прохода через подвальные окна, через, скажем, специальные окна для приема продуктов там или белья из прачечной – любая дыра, через которую смог бы выбраться мужчина средней комплекции. Уговори Тимирдяева проверить все эти выходы-лазы и все окна первого этажа, доступные для осмотра, и обязательно сам с ним пройдись с этой проверкой, ищите следы растаявшего снега и осматривайте все внимательно, дотошно. Выспроси у него, что там полиция по этому поводу думает, и подскажи, чтобы он отправил фото всех постояльцев в полицию, пока Интернет хоть как-то работает, и чтобы там их сравнили с теми, кто находится в розыске. Вообще пошевели его. А то он сидит, как в берлоге, и просто ждет, что приедет полиция и все уладит.

– Настюша, ты уверена, что выбрала профессию правильно? – рассмеялся Вольский, выслушав ее подробные наставления.

– Это важно, Максим! – в очередной раз напомнила ему Настена.

– Ладно, ладно, – поднял он ладони, сдаваясь. – В этом деле ты рулишь, не спорю. – И вдруг в одно мгновение переменился, став серьезным, и лицо у него сделалось таким жестким и строгим, что Настя порекомендовала бы сильно подумать каждому, прежде чем начать спорить с этим мужчиной. – Анастасия, ты помнишь, что обещала без меня никуда не ходить и ни во что не лезть?

– Я помню, помню, – отмахнулась она.

– Очень хорошо, – похвалил Максим Романович. – Никуда. Даже если тебя вдруг озарит гениальная догадка, которую потребуется немедленно проверить: сначала звонишь мне, ждешь, когда я приду, а потом можешь действовать только в моем присутствии. Кстати, – напомнил он, – давай-ка свой номер телефона.

Они обменялись номерами, и Вольский пошел провожать ее до номера, отметая любые возражения и аргументы лепетавшей что-то Анастасии.

И проводил, и зашел с ней вместе в номер… и, захлопнув за ними дверь, прижал к стене и поцеловал.

«Господи боже мой! Господи боже!» – только и смогла подумать Настя, погибая в его сокрушительном напоре, в этом ошеломляющем поцелуе.

Он целовал ее, гладил, прижимал, тискал и постанывал!

Это было так горячо, так по-настоящему! И она отвечала ему и плавилась в его руках, и он чувствовал эту ее шоколадную расплавленность, и пил ее тихие вздохи, и гладил ее прекрасную горячую грудь через неизвестного названия кофточку, и, оторвав от пола, прижал к себе, чтобы чувствовать ее всю, и закопался пальцами в ее волосы, сдвигая резинку на хвосте.

Его несло вперед в это жаркое, прекрасное, закипающее, что происходило между ними, и не хотелось останавливаться и хоть на мгновение отпускать ее от себя…

Но остатками разума, еще не до конца замутненного ее откликом, ее нежностью, бархатистостью кожи, жаром, вздохами – звуками, которые она издавала, запахом и каким-то невероятным усилием, стоившим ему болезненного ощущения в паху, Максим смог прервать этот поцелуй.

И прижать ее к себе, и не двигаться, остывая, приходя в сознание и слыша, как колотится в его грудь ее сердечко и как отвечает ему бухающее набатом его собственное заполошное сердце.

– Ты знаешь, – прохрипел Вольский, когда смог заговорить. – Ты же моя, – и, переведя дух после столь сложной фразы, продолжил: – А я твой. Совсем. Это просто.